Nicht durch Zorn, sondern durch Lachen tötet man
Zaratustra
Звезда Сервия Иевливича Болданова взошла над крупным вузом Зазеркалья как-то тихо и незаметно. Скромный (в ту пору) доцент кафедры патриархального словоблудия не открыл миру новую поэму А.С.Пушкина и не изучал годами неизвестные науке диалекты поморских староверов. Наш персонаж возглавил в начале «лихих 90-х» спецфакультет по переподготовке кадров в области словоблудия, благодаря которому «малиновые пиджаки», их родня и обслуга могли получить вожделенные «корочки» крупного вуза.
В условиях царившей тотальной нищеты высшей школы именно спецфакультеты, в чреве которых водились живые деньги, явились настоящей «кузницей вузовских кадров». Их руководители, финансировавшие функционеров Наиглавнейшего здания, играли роль ключевых фигур. Сервий Болданов становится самым любимым «приемным сыном» мамы Любы Вербинской, никогда не выпускавшей родной оазис словоблудия из поля зрения. К концу века наш чадолюбивый ценитель блондинистых секретарш обзаводится докторской степенью (как поговаривали люди сведущие, за 15 тыс. долларов США) и перемещается в кресло декана всего словоблудческого факультета. При этом страсти в борьбе за «жирный ломоть» кипели нешуточные. Новоиспеченного декана как-то спросили, чего ради он продолжает держать рядом с собой подлеца Винтера Швабрина: ведь в пылу конкурентной борьбы тот написал (левой рукой!) донос в правозаменительные органы о финансовых злоупотреблениях Болданова? «Ну, кто же нынче не подлец?» – философски вздохнул Сервий и… назначил Швабрина своим заместителем.
При поддержке и активном участии любящей мамы Сервию Болданову удалось реализовать мечту всей своей жизни – на свет появился объединенный факультет словоблудия искусстов. Попытки недругов выделить последние в самостоятельное структурное подразделение были торпедированы нашим персонажем – ведь именно «искуссты» приносили в этой сложной конструкции наибольшие дивиденды. На пике карьеры только официально (через факультетскую бухгалтерию) Болданов выписывал себе ежемесячно зарплату в полмиллиона (!) рублей. Сверхдоходы позволяли не только содержать в роскоши многочисленных жен и детей, но и выгодно подчеркивать присущую «ведущему словоблуду» несомненную харизму. Ну, кто еще мог с таким шармом и галантностью целовать направо и налево дамские ручки, кто еще так изящно и нарочито небрежно мог носить дизайнерскую одежду (непременно черного цвета) и обувь ручной работы, кто еще, используя врожденное обаяние, так очаровывал цветистыми речами заезжие делегации? «Великий русист» показал себя и тонким ценителем мелкой парковой скульптуры. Микеланджело и Роден зарыдали бы в голос, узнав, в какие суммы обходятся факультетской казне заполонившие двор бронзовые уродцы, и тут же предложили бы Сервию свои услуги.
В подшефных зданиях открывались дорогие рестораны (в собственнике которых мало кто сомневался), а на финском взморье близ губернского города гордо росла ввысь каменная башня – любимое детище нашего персонажа. Между тем преподаватели богатейшего структурного подразделения прозябали в нищете, оставаясь одними из самых низкооплачиваемых в вузе. Факультетские здания поражали визитеров обшарпанностью стен, гнилостью полов и вонью «мест общего пользования». Соседи с Водосточного факультета однажды предложили Болданову скинуться на общий стенд с расписанием, но получили ответ: «Денег нет!» Им было невдомек, что многочисленная родня и проклятая башня сжирают все средства, предназначенные на содержание тысячного коллектива.
А на другом конце острова св.Возилия всходило между тем новое «светило», ставшее для Сервия, любящей мамы и их «золотого века» настоящей «звездой смерти». Никодяй Макайлович Гробачев также проделал путь от руководства спецфакультетом к должности декана Юродического факультета. «Правозаменитель» обладал дурными манерами, склочным характером и непомерными амбициями. Тем не менее, его тоже пришлось «усыновить» и всячески обхаживать: гробачевское хозяйство давало крупному вузу треть всего внебюджетного фонда. Именно деньги и стали причиной «скандала в благородном семействе»: в разгар кризиса мамаша повысила «молочным братьям» алименты на ее содержание до 25% от всех доходов. Никодяй забился в конвульсиях: он истерически кричал, что не желает кормить полчища каких-то астрономов-тунеядцев, и побуждал Сервия к совместным акциям протеста. Однако и Болданов, и другие «братья по кошельку» дружно встали на материнскую сторону. Гробачева выгнали из дома, долго и прилюдно стыдили, а затем тихо впустили обратно, решив, что воспитательный эффект достигнут. «Семья» просчиталась в главном: в отличие от болдановских «малиновых пиджаков» многолетними клиентами Никодяя Макайловича являлись «синие мундиры» всей правозаменительной системы, их дети, родственники и знакомые.
Когда в Наиглавнейшем здании вуза внезапно «прохудилась крыша», злопамятный Гробачев включил на полную мощь свой «уголовный ресурс». Перед округлившимися от страха материнскими глазами встал жуткий призрак «мертвого дома» на Мутнинской набережной. В снесенной за бесценок «общаге» располагался и маневренный фонд преподавательского жилья, под шумок сконвертированный в несколько частных квартир, в том числе и для любимой (не приемной) дочери. Напуганная до полусмерти, пожилая матрона запричитала со всех трибун и экранов, что давно разглядела управленческий и организаторский талант пасынка Коди, исключительно благодаря которому крупный вуз и выжил в «лихие 90-е». Огромные серьги-люстры мелко тряслись в ее натруженных ушах, издавая тихий погребальный звон по всей «вербинской эпохе».
Завершив блестяще проведенную операцию по захвату власти, Никодяй Гробачев провозгласил себя Самым Эффективным Менеджером и приступил к изощренной мести. Нет, он не стал инициировать против «семьи» уголовные дела – это было бы слишком банально и быстро. «Родственники» были приближены на расстояние вытянутой руки и обречены на ежедневную порцию выведенных до мелочи унижений, бесконечная череда которых приносила Никодяю удовольствие, сравнимое с пролонгированным оргазмом. Сервий Болданов получал в закрытых приказах выговоры, лепетал оправдания, каялся в реальных и выдуманных «многочисленных ошибках». Его рукотворная империя таяла, как майский снег: ушли в небытие рестораны, отвязались в свободное плавание «искуссты», пришлось расстаться и с заведованием родной кафедрой. Практикантам-иностранцам, приезжающим в крупный вуз на стажировки по патриархальному словоблудию и приносящим огромные деньги, запретили селиться в вузовских общежитиях под предлогом нехватки мест, о чем Сервию с нескрываемым злорадством сообщил бледный как поганка мойдодыр Гоннорий Возильев.
Жизнелюбивый и вальяжный жуир сдавал с каждым днем: глаза ввалились, шевелюра цвета воронова крыла поседела, даже черные одежды «от кутюр» приобрели трагический траурный оттенок. Коллеги перешептывались, что временами Сервий заговаривается и перестает узнавать людей. Секретные совещания он проводил теперь не в тиши кабинета, нашпигованного микрофонами «молочного брата», не на набережной под прицелами видеокамер, а на бегу в укромных местах. Злые языки язвили, что Болданов, быстро меряющий шагами периметр факультетского дворика с заложенными за спину руками, старательно репетирует прогулки внутри «казенного» дома. Реальным продолжением его творческой карьеры они называли многотомный роман «Пни» (из жизни дровосеков), написанный на основе личного опыта.
Осознавая печальные перспективы, Сервий Иевлевич развил бурную деятельность. Не было в крупном вузе более воинствующего обличителя отщепенцев, осмелившихся противиться «наведению образцового порядка, борьбе с казнокрадами и коррупционерами». Праведный гнев Болданова не должен был вызывать у публики ни малейших сомнений в его искренности, поэтому сопровождался демонстративным волнением, легким заиканием и предыхательными согласными. Лишь гробачевская камарилья знала, что за «письмом 18-ти деканов», отстранением от работы неугодных преподавателей, попытками запугивания студенческих активистов и прочими гнусностями, исходящими из Наиглавнейшего здания, маячит фигура милейшего, интеллигентнейшего и приятнейшего в общении Сервия Иевлевича. При этом «ведущий словоблуд» постоянно клялся, что суетится не ради чинов и наград, а лишь для водворения общественного спокойствия. За инициативу и изобретательность в самых щекотливых вопросах окружение Никодяя Макайловича одарило нашего персонажа издевательским прозвищем «Рационализатор».
В последний понедельник каждого месяца, в шестом часу пополудни случайные очевидцы, оказавшиеся в тот момент в Наиглавнейшем здании, могли наблюдать прелюбопытнейшую картину. Доктор словоблудческих наук, профессор, неутомимый объединитель ресурсов десятка образовательных направлений Сервий Иевлевич Болданов вприпрыжку улепетывал по длиннющему коридору от пытавшихся настигнуть его членов счетной комиссии Наиученейшего совета, спотыкаясь, припадая на левую ногу, но намертво зажав подмышкой урну для голосования. Его задача была минимальна: опередить преследователей хоть на несколько секунд и первым добежать до заветной двери. За ней в Тайной комнате потел от волнения, поджидая Сервия и нервно ковыряя в носу, ответственный за компрометацию работы ученых советов Кака Худоблей с протоколом результатов голосования, заранее согласованных с Тем, Кого Нельзя Называть. Синеющими от напряжения последних сил губами «рационализатор» Болданов шелестел на бегу беззвучные проклятия в адрес мамы Любы, брата Коди и своей несчастной судьбы…
Герой следующего выпуска «Зазеркалья» – «опричница» с безграничными полномочиями Егадерина Гоннорьевна Бабаглюк.