МУЗЫКА УШЕДШЕЙ ЗИМЫ. ЧАСТЬ I
фото Елены Поповой
Когда как не в вечер первого солнечного дня весны, когда лучи, пробивающие оконное стекло, слегка ослепляя, отлетают от полировки старого пианино, вспоминать о концертах ушедшей зимы…
В такую – нечастую в наших невеселых широтах – моцартианскую погоду не хочется думать о панк-молебнах, белорусских расстрелах и прочей житейской мишуре. Я беру в руки программки концертов последних месяцев, которые собираю много лет, как какая-нибудь старая филармоническая дама, и… конечно, хотелось бы, как Андерсен, обмакнуть гусиное перо в чернильницу, но вот, сказали, что на новый iPad статьи можно будет просто надиктовывать.
* * *
Начну с того, что разочаровало, и постараюсь быть предельно краток. Клавирабендов я всегда жду с особым нетерпением и ожиданием. Рояль – маленький оркестр, и хорошему пианисту выпадает счастье играть как бы на всех инструментах сразу. Бывает, на вечер нового пианиста идешь как на первое свидание. Но сольники Коробейникова и Эдуарда Кунца, каждого из которых я слышал впервые, меня и разочаровали, и расстроили.
У Коробейникова при весьма средней технической оснащенности преобладает поза, он склонен к эпатажу, и это не было бы бедой, если бы он эпатировал, но играл как Гленн Гульд. А он играет как средний выпускник музыкального училища, возомнивший (или желающий представить) себя Гульдом. Я поначалу так обрадовался, когда объявили, что в Фантазии Моцарта он сыграет собственную каденцию, но когда я её услышал, я вспомнил пословицу «молчи – за умного сойдешь». С первых тактов коробейниковской каденции возникло ощущение, что органичную ткань моцартовской мелодической фактуры разорвал идиотский крик попугая. В «Лунной сонате» Коробейников тоже решил устроить совершенно бессмысленный цирковой номер: он сильно замедлил первую часть, практически не делая акцентов на сильной доле на первой триоли в такте у левой руки, при этом сделав также полную «расчлененку» из мелодии в правой. ТАК первую часть «Лунной…», наверное, не играл еще никто… ну, разве, что в сумасшедших домах, где в палатах стоят пианино. Зато Вторую и Третью части он сыграл совершенно традиционно, а, в частности, Третью технически очень несовершенно, не успевая толком проигрывать ноты в быстрых пассажах. Только из чистого любопытства я досидел до перерыва.
* * *
Эдуард Кунц, представлявший 23 февраля в Малом зале Yamaha, из совсем другой породы. Это очень милый молодой человек, представивший 10 сонат Скарлатти с эдаким эстрадным уклоном – наверное, наслушался записей Горовца. Причем, последнюю из них (сонат Скарлатти) он почему-то сыграл гораздо более глубоко, интересно и осмысленно, чем первые девять. В такой же легкой эстрадной манере, выделяя заведомо популярные кадансовые места, он представил фортепианную партию Концерта Грига, где это было уже совсем, на мой взгляд, неуместно.
В целом, послушав этих двух пианистов, считающихся восходящими «звездами», но у которых вовсе нет лица, а пустота глазниц прикрыта масками – у одного эпатажной, у другого гламурной, - я подумал: куда мы катимся… Но мы будем катиться и дальше вниз по наклонной, если призовые места на главных мировых (а особенно российских) конкурсах будут покупаться и продаваться.
* * *
На фоне Коробейникова и Кунца исключительно благоприятное впечатление произвел Александр Романовский, сыгравший 15 марта 23-й концерт Моцарта под аккомпанемент ЗКР и Александра Дмитриева. Он, ничем особым не удивляя, пленил слушателя аутентичной моцартовской элегантностью, а Ноктюрн до-диез минор op. posthum. Шопена, сыгранный Романовским на бис, был хрустально-изящен и совершенен. Этим же вечером многие, присутствовавшие в зале, ознакомившись с «Медленной частью» Веберна (соч. 1905 года), открыли для себя чрезвычайно редко исполняемое и очень красивое поствагнеровское произведение и тот факт, что Веберн до знакомства с тлетворными теориями Шенберга, оказывается, тоже писал музыку для людей. Великолепная же Третья симфония Иоганнеса Брамса в прочтении Александра Дмитриева и ЗКР прозвучала триумфально, сорвав бурные и заслуженные овации. Насколько я понимаю, свою Третью симфонию Брамс в пятидесятилетнем возрасте, будучи во всеоружии композиторского мастерства и жизненного опыта, писал с оглядкой на «Рейнскую» Шумана, а тот в свою очередь свою «Рейнскую» сочинял с такой же оглядкой на «Героическую» Бетховена. У Брамса, на мой взгляд, получился мощный гимн Жизни во всех её проявлениях – радости, грусти, героической борьбе. В Третьей Брамса я лично слышу очень много городской (венской) эротики (пряное осенне-солнечное вальсирование в Первой части) и пасторальной (пастушеской) эротики в Andante. После такой музыки и в таком исполнении испытываешь мощнейший катарсис: снова хочется жить, дышать полной грудью, радоваться весне, солнцу, ветру… Вообще я готов говорить о Третьей Брамса (также как и о Четвертой, но не о двух первых) бесконечно, но отложим это до другого раза.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ