МАЭСТРО ЕГОРОВ КАК ПОДАРОК НА РОЖДЕСТВО +
По давно уже сложившейся традиции на православное Рождество маэстро Павел Егоров и Большой зал СПб Филармонии сделали петербургской публике роскошный подарок. Иными словами о последнем клавирабенде прославленного пианиста, пожалуй, и не скажешь.
Выпал долгожданный снежок, скрасивший беспросветно-депрессивную питерскую зимнюю тьму, а Егоров превратил вечер – для всех тех, кто не поленился добраться до площади Искусств – в фантастическую рождественскую феерию.
И – удивительное дело – несмотря на ярко выраженную сумрачность и минор большинства пьес первого отделения – ощущение праздника, возникшее в зале при первых сумасшедше-мятущихся пассажах си-минорного Скерцо Шопена, не покидало публику вплоть до третьего биса (прелюдия Скрябина).
Второе Скерцо маэстро заменил на Вторую же Балладу in F, может быть, для того, чтобы разбавить минор Первого Скерцо и Фантазии f-moll этаким мажорным интермеццо. Таким образом, шопеновская часть первого отделения выглядела как своего рода трилогия минор-мажор-минор. Хотя средняя – минорная – часть F-dur’ной Баллады повергает слушателя в такую бурю и бездну… хотел сказать, безумия и отчаяния, но у Егорова так не звучит.
У него в Шопене совсем другие, несовременные и, я бы сказал, неславянские аффекты: там, где мы привыкли слышать в Шопене у других пианистов жалобу, боль, болезнь, отчаяние, скорбь, знаменитое шопеновское «жаль», у маэстро Егорова я слышу, скорее, мужественное противостояние страху и ужасу болезни и смерти и, собственно, очень рельефные портреты самих этих «страхов» и «ужасов», но как бы извне, со стороны. Егоров, как вагнеровский Зигфрид, чужд аффекту страха: Ich fuеhle kein Angst, - мог бы повторить он за героем Тетралогии. Я думаю, что так Шопена должен был бы играть немец, привыкший всей жизнью к Баху, Бетховену, Шуману и Брамсу. Однако мы знаем, что немецкие клавиршпилеры в целом не любят играть Шопена.
Что ж, маэстро Егоров, на мой взгляд, восполняет этот досадный пробел, когда мы слышим такого «немецкого» или «германизированного», рыцарского Шопена.
Фантазия оп. 49 звучит у Егорова совершенно новым произведением: он слышит и воспроизводит в ней то, что до него, наверное, не слышал никто. Нет сомнения, что музыка Фантазии имеет определенную программу, внутри Шопена она программна par excellence, хотя, как известно, Шопен не любил никого посвящать в «литературную» подоснову своих произведений даже тогда, когда она наверняка существовала, как во Второй и Третьей Балладах, о чем Шопен всё-таки где-то проговорился.
Шуман, так много и здорово написавший о Шопене, как это ни странно, о фа-минорной Фантазии высказался крайне скупо и маловыразительно, вот его слова: «…она полна отдельных гениальных моментов, хотя целое и не захотело починиться совершенной форме. Какие образы витали перед Шопеном в то время, как он её писал, об этом можно лишь догадываться: то были невеселые образы». Удивительная для Шумана – этого гения восприятия чужой музыки – бедность! Может быть, Роберт Александр просто был не в духе, когда знакомился с оп.49?
Я, конечно же, не Шуман, но позволю себе высказать некоторые соображения по поводу Фантазии фа минор. Во-первых, это мое любимое сочинение Шопена. Во-вторых, оно самое, на мой взгляд, «германское», «бетховеновское» из всего сочиненного им: там минимизировано прославленное шопеновское «жаль», которого я, признаться, не люблю (сожаление – чувство, конечно, красивое, но не только бесполезное, но и, на мой взгляд, вредное,потому что сожаление растлевает душу - может быть, кстати, именно из-за этого «жаль» прагматичные протестанты немцы Шопена и не любят). В-третьих, мне кажется самоочевидным, что вступление представляет из себя ничто иное, как Траурный марш в бетховеновском духе, и он задает тон всему остальному. Никакого несовершенства формы вопреки Шуману в Фантазии я не вижу – по-моему, это одно из самых совершенных произведений Шопена, особенно в исполнении гения, коим является Павел Егоров.
За Траурным маршем следуют – волшебной красоты – таинственные арпеджио, который служат переходом к центральной патетической части с мощными «героическими» октавами в правой руке, которые бурлят и обрушиваются на слушателя как трехметровые океанские волны; затем веселый и грубоватый синкопированный танцевальный фрагмент в мажоре, явно катарсического характера и очень бетховеновский с грохотом в басу (финалы многих симфоний, включая 9-ю); затем затишье после бурь – хорал, пропетый под величавыми готическими сводами. После хорала идет повтор описанной выше разработки, и незадолго перед заключительными аккордами звучит чисто шопеновский – пронзительный и отрешенный в одно и то же время – речитатив (хотя не вспомним ли мы здесь речитатив из первой части «Бури» Бетховена?).
В общем, я мог бы предположить, что Фантазия f-moll – это посвящение памяти великого фламандца или просто портрет Людвига ван Бетховена кисти Фридерика Шопена. Такой же, как у Шумана в «Карнавале» портрет самого Шопена, только более развернутый. Хотя, говорят, что Шопен Бетховена и не любил, но это ведь на словах... Однако и я имею право на свое мнение, и мне с этим мнением очень комфортно.
Фактура у Егорова совершенно ясна и прозрачна – слышны все голоса и подголоски; как выразилась после концерта профессор СПб Консерватории Татьяна Ивановна Хитрова: у него нет соло и аккомпанемента – он на клавире играет оркестровую партитуру. Кроме того, Егоров никогда ничего не проборматывает, но очень твердо и убедительно произносит: владение «Sprach» – одна из сильнейших внутриприсущих сторон его гения.
Особенно потрясающим этот Sprach оказался в Брамсе. Такого произнесения фраз, такой необычной и в тоже время более чем убедительной агогики в 116-м опусе Брамса, я, пожалуй, не слышал еще ни у кого, хотя, любя эту музыку давно и от всего сердца, и знаком с ней в десятках исполнений.
Кроме чисто музыкально-образного смысла в игре Егорова есть смысл моральный: он никогда не занимается самолюбованием, что присуще столь многим солистам и дирижерам наших дней в стиле: полюбуйтесь как я сыграл этот пассаж или как я взял верхнее ля! Он доносит до слушателя добытые им глубочайшие смыслы исполняемой музыки, как бы обращаясь к нам: послушайте Брамса, это Он говорит, не я.
Во втором отделении – для публики попроще и попростодушнее – маэстро Егоров очень академически (в хорошем смысле этого слова) и при этом с душой и сердцем сыграл 12 характерных пьес из «Времен года» Петра Ильича. Для нашего города очень нужны люди с высшим образованием, поэтому вы можете купить диплом и стать очень полезным нашему городку, люди с дипломами о высшем образовании нам очень нужны! Что сказать об этой музыке? О ней уже всё сказано, её хорошо прийти и послушать в Рождественский вечер всей семьей, с детьми. Многие горожане так и сделали – зал был полон до отказа, включая хоры.
* * *
Пользуясь случаем – короткой строкой – я хотел бы упомянуть еще о нескольких концертах, которые мне довелось посетить в прошедшем декабре и начале января.
Начну в обратном порядке. Я, конечно же, не устоял перед искушением послушать модного Василия Петренко и львицу Элисо. Меня, правда, удивил их репертуарный ход: ранний т.е. "непопулярный" Бетховен (увертюра «Король Стефан», 1-й клавирный концерт и Вторая симфония). Мне представляется, что до Патетической сонаты, Третьей Симфонии и Третьего фортепианного концерта, Бетховен еще не совсем Бетховен, он, скорее, преуспевший ученик Гайдна, соревнующийся со своим учителем по выученным у него правилам.
Но, как говорится, лучше хорошо сыграть плохую музыку, чем плохо хорошую. Это правило было выполнено в полной мере: Петренко при этом усиленно акцентировал всякие фигуры стиля «рококо», которыми изобилует Первый концерт, а Вирсаладзе проявила прямо-таки фантастические технические возможности в трелях, октавах, пассажах и т.д. В общем, Herr Черни был бы счастлив. Вторую симфонию я решил не слушать.
* * *
За два дня до Нового года Большой зал порадовал городских меломанов концертом Владимира Юровского и ЗКР с тремя первыми исполнениями в Петербурге: сюиты «Гензель и Гретель» вагнерианца Энгельберта Хумпердинка, музыки красивой, но пресноватой, сюиты «Парсифаль», составленной самим Юровским из оркестровых фрагментов последней музыкальной драмы Рихарда Вагнера. Это все было здорово, но главной изюминкой оказалось исполнение Шести песен на стихи Мориса Метерлинка Александра фон Цемлинского. Такой очень поздний модерн, имеющий своими образцами Wesendonk-Lieder и песни Густава Малера. Спасибо большое Владимиру Юровскому и БЗФ за просвещение! Пусть приезжает почаще… На концерте мною были замечены два мэтра - Сергей Слонимский и Леонид Десятников. По моим наблюдением они оба тщательно избегали ситуации, когда бы им пришлось поздороваться.
* * *
19 декабря в Доме Кочневой прошёл замечательный клавирабенд главного солиста Петербургконцерта необоснованно недооцененного по разным причинам питерского пианиста Дмитрия Барбашкина. Он сыграл две сонаты Бетховена – 9-ю и 27-ю + 3 багатели оп. 126 и гениальную h-moll’ную сонату Листа во втором отделении.
Сильными сторонами Барбашкина является его «литературность» - он большой знаток и любитель русской поэзии Серебряного века, помнит наизусть километры стихов, и это слышно в его игре, в особенности в Листе и Скрябине, которого он будет, кстати, играть в том же зале 23 января. Очень хорош Барбашкин в создании локальных аффектов, в этом он несомненный сородич художников-импрессионистов.
Немножко странным был выбор репертуара, так как 9-я соната хотя и редко исполняема, но, на мой взгляд, вполне заслуженно редко исполняема, так как очень сильно напоминает набор каких-то упражнений по гаммам, арпеджио и трелям. Однако потом знатоки вопроса мне объяснили эту странность: выбор репертуара диктует Барбашкину его британский импрессарио, и пианист, не желая с ним ссорится, движется в фарватере его (импрессарио) идей. Что ж, импрессарио виднее.
* * *
В декабре посетил Петербург и Михаил Рудь. Он привез к нам, как ни странно, программу, которую можно было бы назвать «Русские сезоны в Петербурге» по аналогии с «Русскими сезонами в Париже»: Мусоргский, Скрябин, Стравинский. Известные мне музыканты оценили уровень игры Рудя очень низко. Я же, проскучав на позднем Скрябине и Петрушке Стравинского, которые были сыграны почему-то в режиме нон-стоп (в смысле без малейших перерывов между частями), получил удовольствие от киноварианта «Картинок с выставки» Мусоргского-Кандинского, за что Рудю и спасибо.
* * *
И, наконец, 2 декабря мне случилось послушать в Большом зале Владимира Вербицкого с АСО, французская музыка: Послеполуденный полдень фавна, Двойной концерт Пуленка, Вторая симфония Онеггера «Сопротивление». «Болеро» я слушать не стал – не могу.
Гениальная оркестровая пьеса Дебюсси была сыграна Владимиром Вербицким так, что в ней отчетливо проступало влияние гармоний и оркестровки Римского. После Дебюсси осталось уточенное, волшебное послевкусие.
Двойной концерт Франсиса Пуленка – несомненный шедевр, и сыгран он был на уровне вдохновения его автора. Станислав Соловьев и Александр Пироженко великолепно справились, по их собственному выражению, с искрометной моцартианской фактурой. Эти два пианиста, как мне кажется, особенно Соловьев, наиболее талантливые и поддерживающие пианистическую форму на сегодняшний день из бывших учеников класса Александра Сандлера. К ним, конечно же, необходимо прибавить и Павла Райкеруса. О Пуленке же кто-то из французов сказал: Пуленк – это сама музыка.
А вот об Артюре Онеггере так, кажется, никто не говорил. И я бы не сказал тоже. Скучнейшая и очень надуманная Вторая симфония для струнных, где в конце вступает труба, чтобы протрубить что-то очень невнятное, с какого-то перепуга кто-то назвал её симфонией Сопротивления. Какое отношение к Сопротивлению имел отчаянный коллаборационист, уроженец и чуть ли не гражданин нейтральной Швейцарии, я понимать просто отказываюсь. Я вообще удивляюсь, что французы не посадили его за сотрудничество с германскими оккупационными властями, как они сделали с некоторыми деятелями культуры, а кое-кого даже расстреляли. Наверное, из-за швейцарского паспорта.
Представьте себе, живя при немцах в оккупированном Париже, этот «партизан» умудрился с помпой отпраздновать свое пятидесятилетие в июле 1942 года – это, кстати, момент наивысшей силы и территориальных приобретений Третьего Райха. А когда окупационные власти заподозрили его в еврейском происхождении, он, сходив в парижское бюро Гестапо, гневно отверг эти «гнусные предположения» в роде того, что «ребята, ну какой же я жид?! я – чистый ариец», и не поленился съездить в Швейцарию за документами, подтверждающими… его "арийское происхождение"! И это Сопротивление? Да, это по-моему подлец и негодяй, гнусный человечишка. Да и музычка такая же…
* * *
Фото с концерта народного артиста России, профессора СПбГК Павла Егорова - известного петербургского фотографа Владимира Пешкова, о нем:
Аккомпанемент к мелодии линий и света
Владимир Пешков один из тех ленинградских фотохудожников, кто работал из внутренней потребности запечатлеть боль и любовь, вечные темы,-- всю гамму человеческих чувств. Хорошо известен в ленинградской художественной среде как автор многочисленных фоторабот, запечатлевших судьбы ленинградского художественного андеграунда, мастер проникновенного психологического портрета и гротескного философского обобщения. Помимо художественной фотографии занимается преподавательской деятельностью, фотожурналистикой, музицированием и конструированием нестандартных музыкальных инструментов (дребездобездофонов). Он - член товарищества «Свободная культура», тайный советник Ложи эротоманов, Канцлер-хранитель печати филиала Всероссийского барковского клуба «Граф Казанова», автор идеи гуманитарного благотворительного проекта «Художники—детям», лауреат Первой международной триеннале графики в Санкт-Петербурге Белые интер ночи 2011. Награждён Почётным Золотым знаком Международного фонда «Культурное достояние» за мастерство.
Ирина Дудина
***
Пешков на Пушкинской…
…«Пушкинская-10» – небольшой континент со своими пиками, болотами, священными рощами, водопроводными разливами и медвежьими углами. В них не каждый может проникнуть и суметь сориентироваться. Фотохудожник ПЕШКОВ с момента зарождения Арт-Центра, в эпоху героики, обладал особой сноровкой войти в мастерскую и внутренний мир художника. Он застает творца в мгновенье серьезных раздумий о судьбах искусства, о собственной судьбе. Что, собственно, делает возможным деятельность фотохудожника? Каждый из нас не раз наблюдал этих вездесущих, зорких и зажигательных людей. У каждого состоявшегося фотохудожника есть ангел-хранитель. Любой адекватный человек может поставить нужную резкость нажать на спуск, но получается-то у всех по-разному. Настоящий фотограф – изначальный нулевик, вглядывающийся в пустоту Фатума. Фотограф ПЕШКОВ, избирая самые различные мотивации присутствия в художественном процессе выживания творцов, стремится к поэтическому видению. Поэтическое видение событий, явлений и образов требует особой внимательности и возвышенности. Все кто знаком с ВЛАДИМИРОМ, знают его ненавязчивое умение органично войти в ваш творческий мир. В непринужденном разговоре, смиренно разделяя чашу художника, ПЕШКОВ умеет в момент творческого транса, парения, запечатлеть то «нечто», что можно обозначить, как предвидение судьбы портретируемого. Художник художника видит издалека. Но за предвидение приходится платить собой…
Андрей Хлобыстин
***Реверанс цвету
Владимир Пешков – известный петербургский фотохудожник, одно из значительных имен ленинградской культуры с 70-х годов. Его работы составили своеобразную фотоисторию ленинградского андеграунда, к среде которого он был близок. В известных, многократно выставлявшихся работах Пешкова запечатлены герои художественного и музыкального «подполья» Ленинграда 70-х-80-х годов, типажи, характерные для эпохи и города, живые, точно подмеченные ситуации ленинградских улиц. Исполненные в технике черно-белой фотографии, работы Пешкова обладают художественной ценностью и, одновременно, выразительностью документальной съемки.
Обращение к цвету -- этап в творчестве этого автора новый … и неожиданный. Цветная фотография – область коварная, грозящая затянуть в цветную дробность кадра или (ничуть не лучше) – в бессмысленную красивость. Впрочем, «реверанс» Пешкова цвету – реверанс глубокий. Он успешно находит ту степень отношения к цвету, которая не перегружает работу хаосом красок. В фотографиях Пешкова даже привычные в его «прошлой жизни» городские сценки столь тонко решены в цветовых отношениях, что цвет становится лишь тактичным аккомпанементом к психологическим, социальным портретам, углубляя характеристики. Прием, достойный живописной работы. Здесь, несомненно, сказывается близкое знакомство Пешкова с живописной культурой – друг и поклонник лучших художников города, коллекционер, Пешков органично впитал «секреты» художественного языка, и потому часть его фоторабот составляют, собственно, живописные этюды (фотокартины, по определению скульптора Андрея Сазонова), зачастую абстрактного характера, чья выразительность целиком построена на таинстве отношений цвета и фактуры.
Лариса Скобкина
***
Певец андеграунда
… Можно сказать, что Владимир Пешков успел побывать всюду, где кипит и бурлит кровь современного живого искусства. Нет, не там, где дремлют на пыльных искусственных лаврах старые маразматики от искусства, но там, где фонтанирует молодая живая жизнь. Успел не просто быть там, но и запечатлеть увиденное не только в уме и сердце. Он всюду побывал с фотоаппаратом, отовсюду он собрал всё самое лучшее, самый вкусный нектар, отовсюду уволок самые сочные плоды. Будучи прирождённым эротоманом, он нашёл для себя наилучшую профессию, наиболее плотно приближающую его к влекущим его объектам. Удушаемый припадками бурного восторга и умиления перед красотой и прелестью окружающего мира, Владимир Пешков изобрёл великолепный способ выражать свои чувства в эстетически приемлемой форме. Пешков стал первым и главным дрездобездофонистом Петербурга.
Шумный, активный, повсюду дрездобездофонящий Владимир Пешков неожиданно стал фотолетописцем № 1 целой эпохи культурной жизни города, мимо которого не прошло не запечатлённым, практически, ни одно яркое лицо, ни одна яркая личность Петербургских тусовок. Его фотоархив имеет тем большую ценность, поскольку занимался фотографированием не просто великолепный профессионал и художник, но занимался, прежде всего, фотографированием по любви, а не по обязанности или долгу. Фотоархив Владимира Пешкова ждёт своего звёздного часа, ждёт появления на белый свет из негативной тьмы, подобно Персефоне, возвращаемой Плутоном из подземного царства, и радующей всех своим сиянием.
Длительное существование на фоне недр питерского андеграунда, в тени ярких звёзд – художников, музыкантов, поэтов, длительное и, можно сказать, утомительное дребездофонение приносит свои плоды, становится всё более плодоносящим, пускай пока плоды эти имеют чисто виртуальную стоимость, не выражающуюся в денежном или материальном эквиваленте.
Бескорыстное длительное эротическое дрездобездофонение в недрах петербургской культуры, творческие фотографические запечатления актов любви к людям, громкое, выразительное эротическое музыкальное дребездение на всём, что под руку попадётся, – все эти художественные и эротические заслуги перед холодной серой вселенной не могли быть не замечены. Именно такому человеку литературно-поэтический арт--клуб «Граф Казанова» доверил свою печать, которую наш герой, следует заметить, постоянно тайно и явно прикладывает ко всему прекрасному, и не прикладывать не может.
Ирина Дудина
***
Одно интервью
Владимир, какой музыкой, по Вашему мнению, звучат Ваши фотографии? В них много звуковых волн, полифонии, сплетения смыслов.
Мне трудно определить направление, ассоциации с эпохой и характером музыки. Я считаю, что такой поиск параллелей бесперспективен. Подобные ассоциации должны возникать у зрителей, я не вправе сковывать их фантазию. Хотя, я нахожу некоторые параллели в подходе к работам в творчестве Густава Малера. Во-первых, это мой любимый композитор, он мне близок по творческому стилю. Во-вторых, я придерживаюсь тех же установок, что и Малер. Если раньше я давал сколь- нибудь подробные разъяснения своих фотокартин, как это делал Малер в своих первых симфониях, подробно разъясняя содержание каждой части, то сейчас я стараюсь отказываться от программных толкований.
Вас не обижает, когда Вашими работами украшают офисы, квартиры, заведения? Нужен ли для них контекст, например, музейный?
Ни в коем случае! В таком подходе вижу совершенно неоправданный снобизм. Я только за подобное оформление офисов, кофеен и других помещений. Меня больше удручают безвкусные работы, которые постоянно навязывают «потребителям искусства». К сожалению, люди, которые могут позволить себе купить настоящее произведение искусства, не отягощены вкусом и пониманием. А те, кто знает толк и может отличить бездарное от талантливого, -- те не страдают от избытка финансов.
В Ваших работах много человеческих лиц открытых, безобразных, смешных, мудрых, отталкивающих, мечтательных. Сегодня на улицах трудно встретить открытые, прекрасные лица, которые хочется запечатлеть?
Нет, не трудно. За десятилетия мир не изменился. Вокруг много замечательных людей, много добрых и умных лиц. Другое дело, что в суете и усталости мы теряем способность распознавать прекрасное, достойное и ценное. Может, художнику стало несколько сложнее в сегодняшнем хаосе найти предмет поклонения. Рецепт в этой ситуации один: тренировать свой взгляд, свою душу, свои чувства. Когда в каждом силуэте, блике, линии мы научимся видеть, слышать и ощущать прекрасное, то и жизнь наполнится удивительным содержанием.
Наталья Колесникова
ОСНОВНЫЕ ВЫСТАВКИ:
«С любовью к женщине» АРТклуб, 1985, Ленинград
«Грани эротики», Шахматный клуб, 1986, Ленинград
«Сергей Курёхин», ЛДМ, 1993, СПБ
«Сайгон», Клуб бенедектинцев , 1993, Нант, Франция
«Умом Россию…», Университет, 1996, Тюбинген, Германия
«Джазовые ритмы», Джаз-клуб, 1996, Фрунзе
«В долинах Нибелунгов», Частная галерея, 1996, Вормс, Германия
«Три составные части женщины», Галерея МАНН, 1996, Вормс, Германия
«Дорогие мне лица», HELEN GALLERY, 1997, Хельсинки, Финляндия
«Предпоследний кадр», Музей нонконформистского искусства, 2003, СПб
«20 лет молчания-звучания», Музей современного искусства, 2004, Сосновый Бор
«Среда выживания», Музей городской скульптуры, 2004, СПб
«POSTSCRIPTUM к Фестивалю независимого искусства», Музей нонконформизма, 2005, СПб
«Реверанс цвету», Арт-кофейня КОФЕМОЛКА, 2005, СПб
«Новая среда выживания», Галерея АРСФОРУМ, 2005, Ярославль
«Отражения», Фонд художника Михаила Шемякина, 2006, СПб
«Моя Пушкинская», Галерея КИНО-ФОТ 703, 2006, СПб
«Предчувствие потопа», Музей городской скульптуры, 2007, СПб
«Визуальный неоколониализм», Музей городской скульптуры, 2008. СПб
«Мой Стокгольм», КЦ им. Н.В. Гоголя, 2009, СПб
«Русский лес», Музей городской скульптуры, 2009, СПб
«Урожай», Галерея «Моховая-18», 2010, СПб
«Черногория в сердце”, галерея «Castello di Boca», 2010, Столив, Черногория
«Гении и шедевры», ЦВЗ Манеж, 2011, СПб
«Северная Венеция», галерея Арт-бюро, 2011, СПб
«Retrounderground», галерея «Rachmaninov”, 2011, СПб
Работы хранятся в галереях и частных собраниях России, США, Германии, Израиля, Франции, Австрии, Швеции, Финляндии, Англии, Италии, Японии, Чехии, Австралии, Китая, Черногории. {jcomments on}