ФИНСКИЙ ПОЭТ СЕРГЕЙ ЗАВЬЯВЛОВ В С-Пб

14.05.08 в среду в18.00 в Музее Ахматовой состоится Вечер поэта Сергея Завьялова. Вечер ведет Александр Скидан. Завьялов родился в 1958 году в Царском Селе и до 2004 года жил в Петербурге, после чего эмигрировал в Финляндию. В 1980-е годы был членом «Клуба-81», печатался в самиздате (журналы «Часы», «Обводный канал», «Предлог», «Митин журнал» и др.). Автор трех поэтических книг на русском и одной на финском языке. Переводился на 9 языков. Эссеистика печаталась в основном на страницах журнала «Новое литературное обозрение». Также переводит поэзию с латыни, французского, финского и литовского. Член международного ПЕН-клуба. В 2004-м году Сергей Завьялов дал интервью корреспонденту газеты «Новый Петербургъ» Вячеславу Кочнову.

ЛИТЕРАТУРА ЕСТЬ ЛИБО МИРОВАЯ, ЛИБО ЕЁ НЕТ ВООБЩЕ

"Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?", - спросил Борис Пастернак читателей в 1919 году. А на дворе - XXI век, Третье тысячелетие. Рушатся небоскребы, взрываются вагоны метро. В разгаре Третья мировая война - война миров: мира шейхов и ассасинов против мира гамбургеров и воинствующих демократов...

 

И где-то в ином измерении существует истинный Третий мир, изредка, нехотя и очень причудливо пересекающийся со сцепившимися в смертельной схватке цивилизациями. Это мир поэзии... 

Сергей Александрович Завьялов по образованию филолог-классик. Его стихи знают, читают, наверное, вот уже два десятка лет. Он родился в Царском Селе, тогдашнем Пушкине, в 1958 году. Играл на скрипке, окончил университет по кафедре классической филологии. Читает лекции по античной литературе и современной русской поэзии на филологическом факультете "большого" университета, преподает латынь и культурологию в Институте Иностранных языков. Был участником нонконформистского движения, так называемой Второй Действительности с ее Самиздатом и альтернативными советскому официозу культурными акциями. С 90-х годов активно публикуется (журналы "Новый мир", "Дружба народов", "Звезда", "Новое литературное обозрение", "Неприкосновенный запас", "Новая русская книга", "Арион"), переводится на иностранные языки. Автор трех стихотворных книг; итоговая - "Мелика" (М., 2003) в престижной серии "Премия Андрея Белого".

- Сергей, мы с Вами знакомы больше 15 лет, за это время шли какие-то литературные процессы, в которых участвовали и мы, обрушилась гигантская империя, и мы были свидетелями этой катастрофы, развивались и менялись наши эстетические и политические взгляды. И вот в конце прошлого года выходит Ваша книга, в которой стихи двух десятилетий рубежа веков. Как Вы считаете сами, будут ли читать "Мелику"? Кому вообще может быть интересна книга стихов в 2004 году?

- Вы задали, можно сказать, "главный" вопрос, так как хороших стихов, написанных за тысячелетия истории разных литератур на разных языках, такое количество, что ни один любитель поэзии не в состоянии их прочесть. Поэтому мне представляется, для человека пишущего и при этом вменяемого...

- ...что, действительно, не так часто встречается...

- ...да уж... важным задать себе вопрос о том, что именно принципиально, радикально нового содержится в его поэтическом высказывании. Я думаю, что уже в эпоху Высокого Модерна, то есть в 20-е-30-е годы прошлого века такие мастера как Эзра Паунд, Томас Стернс Элиот в англоязычной литературе, Сен-Жон Перс, Поль Клодель во франкоязычной, Георгос Сеферис в греческой - понимали, что проблема заключается в предложении читателю того, что теперь, на языке постмодерна, стало называться "проектом". Человек, берущий в руки книгу, самим видом этой книги, ее оглавлением, чтением ее первой страницы должен быть убежден, более того, настоятельно заставлен ее читать. В противном случае у человека вменяемого - времени нет. Я ставил своей задачей создание поэтического языка, адекватного нашему времени.

Поэтическая панорама последнего столетия мне представляется следующим образом: ранний модерн (постромантизм, символизм, футуризм) уступает место эпохе Высокого Модерна, сюрреализма, неоклассицизма. Затем, после Второй мировой войны, пришла аскетичная поэтика строгого стиля, поэтика, которую называют иногда "искусством после Освенцима". Наконец, предельное интеллектуальное и эмоциональное напряжение привело к некоторой усталости, и на рубеже тысячелетий, может быть даже раньше, чуть ли не в 60-е годы, стала ощутимой некая необходимость вторичной структуризации, внесения в художественную ткань сильного внешнего стержня. Так вот этим привнесенным в стихотворение внешним стержнем как раз и становится концептуальный "проект", определяющий искусство постмодерна. Но постмодерн как всякое эстетическое явление начинался с "прямых" жестов, с подросткового размахивания руками и лишь постепенно трансформировался в нечто весьма серьезное, адекватное тем проблемам, которые ставят перед нами Бытие и Время... Возьмите, к примеру, фильмы Гринауэя или сравните, скажем, стихи раннего Льва Рубинштейна и позднего, и вы увидите эту эволюцию: все начинается с "обстебывания" культурных омертвелостей, каких-нибудь советских реалий, что могло иметь "одноразовый" интерес, так сказать интерес на протяжении одного литературного вечера, одного сеанса, но завершилось всё это созданием в этой же технике трагических полотен, которые как бы разорваны на куски, где драматично явлена мозаизация Бытия, которая так чувствительно характеризует современность.

Можно это считать ответом на ваш вопрос?

- Сергей, считаете ли Вы свое творчество и книгу "Мелика" каким-то этапом развития "русской" или "русскоязычной" литературы, соотносятся ли как-то Ваши тексты с историей русской поэзии?

- Мне кажется, то, что я предлагаю, это и есть, так сказать, постмодерн с человеческим лицом. Техника сохраняется постмодернистская - предельная ирония и самоирония, использование цитат, коллажи. Вот например: стихи, переведенные с русского на русский, скажем, стихотворение Пушкина "Я помню чудное мгновенье", переведенное на язык 2003 года; то есть чисто постмодернистская техника, но без постмодернистского стеба, без фекально-анальной тематики, которая характеризовала первую боевую стадию постмодерна. Впрочем, всякое художественное движение начинается с каких-нибудь скандальных акций. Так, без "Падали" Бодлера не существует и поэзии раннего модерна, нескольких десятилетий в поэтической эволюции. Стихотворение скандальное, это очевидно...

- ...помнится, в конце 80-х даже некто Константин Кинчев зачитывал его на своих концертах...

- ...да, конечно, скандальный текст, но без скандала невозможно движение вперед. Я склонен быть скорее благодарным таким людям как Сорокин или Пригов, при том, что я вовсе не разделяю их позиции и считаю, что художник в какой-то момент должен научиться говорить языком взрослого человека.

Есть, на мой взгляд, очень важная проблема, понимание которой необходимо для действительно серьезного разговора о русской поэзии. Она заключается в осознании читателем некоторой скудости той литературной традиции, к которой он так сердечно привязан. Между прочим, совсем другое дело - русская музыка. Я имею в виду Стравинского, Прокофьева и Шостаковича.

Но мы отвлеклись. Во-первых, я как неомарксист хочу отметить одновременную неразвитость левого и правого крыльев на теле русской литературы. Она выглядит как-то уж слишком классово аморфно: не то разночинно, не то интеллигентно. Нет радикальных левых движений: кроме Маяковского, в сущности, ни одного вменяемого поэта по-настоящему европейски левого, такого как Яннис Рицос или Пабло Неруда. Да и Маяковский в каком-то смысле так и не вырос из детских штанишек, он как подмастерье, пробующий лишь первые шаги в искусстве, по сравнению с теми, кого я назвал. Правого движения по настоящему тоже не было - не было аристократического искусства, на котором настаивали, скажем, Эзра Паунд или Хосе Ортега-и-Гассет...

- ...кстати, Сергей, в качестве идеального примера моей любимой правой аристократической поэзии я бы привел немецкого поэта рубежа XVIII-XIX веков Адельберта фон Шамиссо, который, будучи природным французским аристократом, после революции эмигрировал в Пруссию и смог стать полноценным немецким стихотворцем, на тексты которого сочинял свои бессмертные песни сам Роберт Шуман! Я имею в виду "Любовь и жизнь женщины". Но и в истории России я могу назвать имя одного такого гения, чье имя, к сожалению, малоизвестно нашим читателям, Арсения Несмелова (1889-1945). Его имя подверглось литературному остракизму из-за изданной в 30-е годы книги белогвардейско-фашистских стихов "Только такие" со свастикой на обложке...

- ...боюсь, с Вами не соглашусь: для аристократического искусства требуется и образование повыше юнкерского училища, и литературные симпатии поизощреннее, чем гумилевские "изысканные жирафы", а вот что касается генеалогии (впрочем, господин Митропольский - настоящая фамилия Несмелова - судя по фамилии, тот еще дворянин), думаю, это проблема глубоко вторичная, хотя, примечательно, что оба поэта-коммуниста, имена которых я только что назвал, были как раз аристократами по происхождению.

Так вот. По-настоящему правого искусства, с моей точки зрения, у нас не было. В чем это проявляется? Прежде всего, правое построено на приоритете человеческого неравенства над человеческим равенством. Существует две полярных точки зрения: первая - что люди больше равны, чем неравны между собой, и в этом пафос, что все мы, так сказать, дети Божии и т.д., вторая же - что нет, люди по самой своей природе не равны.

По-человечески же оправдывается такая позиция прежде всего высочайшей интеллектуальной вменяемостью ее адептов. Из всех русских поэтов только трое получили сносное образование. Это Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов и Андрей Егунов (1895-1968). О последнем сегодня практически не знает никто, несмотря на вышедшую в 2001 году в издательстве ОГИ книгу "Елисейские радости". В целом же русская поэзия отставала на поколение, и решала уже решенные проблемы, только на материале собственного языка и собственных исторических реалий. Решения эти были, в целом, удачные. Такие русские поэты как Пушкин, Блок, Ахматова - прекрасные мастера. Но все-таки в мировом контексте все они недостаточно инновационны.

Реальным обновлением художественного пространства была Октябрьская революция. Я склонен оценивать ее как великое событие, которое, нанеся ужасающие раны человеческой жизни как таковой, принесла, тем не менее, благо искусству, очистив литературное пространство от культурного хлама. Да, приходится признать в каком-то смысле антигуманную, бесчеловечную природу искусства.

Но и новая литературная генерация, даже в своих лучших представителях, таких, например, как Эдуард Багрицкий, все-таки не дотягивала до того, к чему она интуитивно стремилась, а именно до подлинного экспрессионизма. Сравните "Юго-Запад" Багрицкого с вышедшим в то же примерно время "Моргом" Готфрида Бенна, и вы поймете, что я имею в виду.

Ближе всего к так и не оформившемуся у нас Высокому Модерну стоит Мандельштам, в особенности его "Ода Сталину" и "Стихи о Неизвестном солдате".

А в следующем поколении, пожалуй, только Хармс с Введенским работали так, как надо было работать. К несчастью, им не удалось в полной мере высказаться. О поздних советских временах тем более не приходится говорить. Так вот, главнейшая проблема, стоящая перед современной русской поэзией - как раз и заключается в подключении к решению актуальных проблем. Карл Маркс в "Манифесте коммунистической партии" писал о том, что как появился мировой рынок, так появилась мировая литература...

- ...понятие "всемирная литература" принадлежит, насколько я помню, Гете...

- ...зато у Маркса более современный смысл. Литература есть либо мировая, либо ее нет вообще.

Газета "НОВЫЙ ПЕТЕРБУРГЪ", №22(663), 15.04.2004 г.{jcomments on}1