ТРИПТИХ. ЧАСТЬ III. КОНЕЦ ПЕСЕН

(1854-1856)

Он появился у них в доме неожиданно: высокий, стройный, застенчивый двадцатилетний юноша с красивым лицом, свисающими до плеч светлыми волосами и голубыми, лучистыми глазами. Протянул Шуману рекомендательное письмо.

- О, от Иоахима, - улыбнулся хозяин, - пойдёмте, - и он повёл его в гостиную. Молодой человек сразу же сел к роялю, стал играть свои сочинения, но Шуман вскоре остановил его:

- Подождите, я позову жену.

Вошла Клара. Юноша играл долго, вдохновенно Моцарта, Бетховена, пьесы самого Шумана, но более всего свои сочинения. Шуман взволнован, поражён: эту музыку мог бы написать он сам, она близка ему, как будто вылилась из его собственной души. « Нет, он не подражает мне,- думает композитор,- он мыслит, как и я, и какое великолепное исполнение!» Они провели вместе несколько часов и распрощались лишь, когда гость пообещал прийти на следующий день. И он приходил сюда ежедневно, в течение почти месяца, пока не пришло время уезжать. Каким это было для него счастьем, каким безмерным счастьем! Он в Его доме, играет Ему, слышит Его одобрение. Роберт Шуман - его идеал, его кумир, его божество! И вот теперь этот Великий человек называет его своим старшим сыном, относится с отеческой добротой и любовью. И она, Клара, его жена, мать шестерых детей, блистательная пианистка, самая очаровательная из всех женщин, которых он когда- либо знал, видел, символ самой музыки и красоты, она относится к нему, как к брату, другу. Это ли не высшее счастье! Душа его наполнена радостью и ликованием.

- Знаешь, Клара, - обращается Шуман к жене, - ведь он гений, его музыка прекрасна, его исполнение безупречно. Я должен написать о нём. Ты помнишь, лет 20-ть тому назад, я первым опубликовал статью о ещё никому не известном Шопене, предрёк ему великое будущее, и я не ошибся. Теперь я хочу возвестить миру имя нового гения, имя Иоганнеса Брамса. Я набросал уже кое-что, вот послушай, - он достал несколько исписанных листов:

«Часто, в последние годы, появлялись новые, значительные таланты. С величайшим сочувствием следя за путями этих избранных, я думал: вслед за таким началом придёт, должен прийти вдруг тот, кто призван дать идеальное выражение духа времени, кто предстанет перед нами не в постепенном развитии своего мастерства, а подобно Минерве, возникшей из головы Крониона сразу в полном вооружении. И он пришёл, - юноша, колыбель которого охраняли грации и герои. Имя его Иоганнес Брамс..

Если он направит свой волшебный жезл туда, где ему будут содействовать силы масс, - хор и оркестр, то перед нами откроются ещё более чудесные тайны духовного мира. Да укрепит его в этом высший гений, чему залогом является и присущая ему скромность. Собратья по искусству приветствуют его первое выступление в свет, где художника, быть может, ожидают раны, но также лавры и пальмы; мы приветствуем в нём сильного борца…»

Шуман был оживлён, на щеках горел румянец, глаза блестели. Клара радовалась. Мрачное настроение, тёмные мысли, посещавшие его в последние месяцы , ушли. Шуман воспрянул духом, стал активно готовиться к поездке в Голландию, к которой был до того равнодушен. Гастроли в Голландии прошли исключительно успешно, и мрачные дни, казалось, миновали. Вот уже и Новый 1854-й год встретили с детьми, и письмо от Иоганнеса - такое светлое, тёплое, радостное.

…Февраль выдался дождливым, пасмурным. Шуман подолгу стоял у окна в своей комнате, по стёклам стекали бесконечные струи воды, казалось, он заключён в какой-то стеклянный сосуд, помещённый на дне реки. Мрачные думы, беспокойные, странные сны возвратились вновь. Один и тот же навязчивый сон постоянно мучит его: Иоганнес за фортепиано, свеча освещает его лицо, Клара стоит, опершись на рояль, слушает, внимательно следит за руками пианиста. Он отрывает взор от клавиш, смотрит неотрывно на Клару. Что за пламенный, страстный взгляд! Сколько в нём восхищения, преклонения, любви! Ах, нет, это не Иоганнес, это он сам смотрит на Клару, любуется ею, играет для неё. Но что за музыка, его или Брамса? Он не знает, мечется. Кто же он, Шуман или Брамс? Он просыпается в холодном поту. Кто, кто я? Всё чаще во сне ему кажется, что Иоганнес - это он, юный, влюблённый в Клару. Пробуждение мучительно.

Днём он садится к столу, хочет писать. Вот и ещё не завершённый скрипичный концерт, кое- что надо дописать и к сценам из «Фауста», но писать он не может, музыка ушла от него. «Я не могу писать более», - жалуется он Кларе.

…Ночь, темно, кто-то входит в комнату, он не может разобрать кто это. Пришелец подходит к кровати, останавливается у изголовья. Он узнаёт Моцарта, без страха смотрит на него.

- Ты счастливчик, - говорит Моцарт, - ты успел закончить свой «Реквием», а вот мне так и не удалось закончить свой, а ведь я писал его, как, наверно, и ты, для себя. Его потом впрочем дописывали, подражая мне, а всё же не то. Быть может, его исполнят, когда ты присоединишься к нам.

Шуман хочет встать и не может, Моцарт куда-то уходит, исчезает. Утро. «Я не могу больше писать!»

Вскоре кто-то вновь приходит. Их двое, Шуман узнаёт Шуберта и Мендельсона. Ни испуга, ни удивления.

- Я не могу писать более. Не могу сочинить ни одной стоящей мелодии, - жалуется он.

- Что за беда, - отзывается Шуберт, - я с удовольствием подарю тебе неплохую мелодию, и ты будешь писать на неё вариации, запоминай, - и он напел прелестную, типично шубертовскую тему. Потом повторил ещё раз и ушёл куда-то в темноту. Шуман дождался рассвета, стараясь не заснуть, чтоб не забыть чудесную мелодию, и, когда стало светло, записал её на нотном листе, сразу же представляя, как будет её варьировать. Клара принесла завтрак. Он показал ей листок.

- Сегодня ночью здесь был Шуберт, он подарил мне тему в Es-dur, теперь я начну писать на неё вариации.

Из глаз Клары катились слёзы.

Видения прекратились, но по ночам стала звучать музыка, божественная, прекрасная. Такой музыки не могло быть на земле. Это пели ангелы. Но вскоре её стали перебивать другие, адские звуки. Они врывались, вытесняли небесное пение, а затем собирались вместе, превращаясь в один пронзительный, острый, режущий, доставляющий невыносимые страдания звук, и Шуман кричал от нестерпимой боли. Всё проходило, и тогда наваливался безотчётный страх, безысходная тоска. «Ах, Клара, я не стою твоей любви!» - произнёс он в тот ужасный день 27-го февраля. Он держал её руку, целовал пальцы. Она старалась не оставлять его, но и дети требовали внимания. За окном всё так же непрестанно лил дождь, и струи на окнах напоминали воды Рейна. Он вспомнил свой давнишний сон, как бросил в воды бурлящей реки кольцо Клары.

- Нам надо бросить наши кольца в Рейн, они соединятся там, и мы будем вновь счастливы, - сказал он, когда Клара вошла к нему.

- Да, да, конечно, милый, - отозвалась она.

Он остался один, подошёл к окну, там, сквозь струи воды всё казалось призрачным, нереальным. Внезапно он увидел, как кто-то вышел из дома. Клара - Как похожа она на ту девочку, которую он видел так давно в своём сне вместе с несносным Котом. Та же шляпка, накидка развевается, не намокая от дождя. Куда идёт она в такое ненастье? Ах, да, она хочет бросить в Рейн кольцо, но ведь мы должны сделать это вместе. Он срывается с места, незаметно выбегает, в чём был из дома, пытается догнать её. Но где она? Вот мелькнул её силуэт в развивающейся накидке. Она не идёт, она как-то необычно парит над всеми этими потоками воды, чуть приподнявшись над землёй. Он бежит, она, - то появляется, то исчезает. Мост. Клары нет. Где, где она? Страшная догадка: она упала в Рейн вместе с кольцом, он должен спасти её, и, добежав до средины моста, он бросается в серые, холодные воды.

- Мадам, мадам, - слышит Клара голоса женщин, - мадам, несчастье. Она выбегает на крыльцо. Несколько женщин подхватывают её под руки. - Мадам, не волнуйтесь, он жив, рыбаки видели, как ваш муж бросился в воду, они вытащили его. Он без сознания, но он жив. Уже едет карета «Скорой помощи»

- Он жив, жив, - почти в безумии шепчет Клара.

Тихая, одинокая, белая палата в психиатрической лечебнице доктора Рихарца в Энденихе близ Бонна. Здесь у Шумана есть даже пианино, и он продолжает сочинять вариации на подаренную ему Шубертом тему .Он музицирует, собирает в саду фиалки, и это радует его. Врачи требуют для больного полного покоя, и Кларе запрещают видеться с ним. Там, далеко за стенами этой комнатки - другой мир, который он оставил и который не вспоминает. Не вспоминает и Клару, не знает и того, что четыре месяца спустя после случившегося несчастья, у них родился сын, и назвали его в честь любимого, умершего друга, Мендельсона - Феликсом. Горе Клары безмерно. На руках у неё семеро детей - большая семья, надо жить, работать, возобновить концерты, гастроли. Как нужно ей сейчас твердое, надёжное плечо друга, поддержка, помощь, утешение. И верный, преданный друг в лице Иоганнеса Брамса спешит в Дюсельдорф. Он взвалил на себя нелёгкое бремя: живёт в её доме, заботится о детях пока она на гастролях. В этом в письмах его поддерживает мать: «человек, живущий только для себя, - пишет она ему, - а не для других, живёт только наполовину». С каждой минутой он привязывается к этой семье всё больше и больше. Заботиться о них - его долг, потребность его сердца. Почти ежедневно он пишет Кларе письма. В них и детали будней, и музыкальные впечатления, и описание посещения лечебницы, в которой находится Шуман, беседы с врачами. Надежда на выздоровление то вспыхивает, то угасает. Наконец Брамсу разрешили встречу с Шуманом. Он не спрашивает о Кларе, и Иоганнес спешит успокоить её: « разве он и раньше не оставлял большинство своих мыслей при себе?» О чём бы ни писал он Кларе, постоянно одно - тоска по ней: « Живое и возвышенное общение и совместное музицирование с Вами, известия о Вашем любимом муже, ах, как я могу хоть короткое время обходиться без этого», - пишет он ей. Он не расстаётся с томом стихов Гёте и его романом « Страдания молодого Вертера». Ведь там всё о нём - его чувства, его любовь. Вернётся Клара, и он, как и Вертер, покинет свою Шарлотту. «Она готовится сейчас к концерту, - думает он, - а я, мужчина, сижу без дела. О, если бы я мог трудиться вместо неё, если бы мы могли поменяться, как охотно я сделал бы это. Сколько приходится выносить ей, я не сумел бы это на её месте». Он находит её портрет, не расстаётся с ним, счастлив этим. Долго смотрит, кажется, может дотронуться до её руки. Всё так знакомо - платье, кольцо, браслет… Как одиноко!

Осенью у Шумана наступило ухудшение, и стало ясно, что он вряд ли уже вернётся домой. Весной 1856 года Брамс вновь посетил Шумана, но тот едва реагировал на это и смог произнести лишь несколько неясных, нерасчленённых слов. 23-го июля Клара приехала в Эндених. Её допустили, наконец, к мужу. Он с трудом улыбнулся и с большими усилиями, уже не управляя своими движениями, попытался обнять её. Слов его нельзя было понять. Клара дала ему немного вина. Несколько капель упало ей на руку, и он глотнул их прямо с её пальца. Об этих минутах прощания она позднее написала:

«Он улыбнулся и с трудом обнял меня. Я никогда этого не забуду. За все сокровища мира я не отдала бы этого объятия. Мой Роберт, так должны были мы свидеться, с каким трудом должна была я отыскивать твои любимые черты! Два с половиной года назад он был оторван от меня… И вот теперь я тихо лежала у его ног, едва смея дышать, и он лишь временами дарил мне взгляд, хотя и затуманенный, но столь неописуемо кроткий… Мою любовь он унёс с собой.»

Смерть наступила во сне. Его похоронили в Бонне. За гробом шли любимые друзья - Иоахим, Гиллер и Брамс, сзади Клара. « С его кончиною ушло и всё моё счастье», - тихо шептала она.

Небольшой группой они бродили в горах Швейцарии. Клара с двумя детьми и Иоганнес с сестрой. Он увёз сюда Клару, чтобы хоть как-то помочь ей справиться с болью утраты. До изнеможения ходили они по горным тропам, дышали воздухом альпийских лугов, пили парное молоко, а поздними, тёмными вечерами сидели в тишине, устремив взоры к небу, которое здесь, в горах, казалось было ближе, а звёзды больше и ярче. Там, среди звёзд, они искали тропы, где, казалось, бродила душа того, кто покинул их, но кого они не переставали любить. Лишь однажды молчание скорби нарушила Клара:

- Я постоянно слышу, перебирая в памяти, написанную им музыку, но чаще всего в моей душе звучит его прекраснейшая оратория «Рай и Пери», которую я всегда особенно нежно любила. Помните: Пери - прекрасная грешница, изгнанная из рая. Чтобы вернуться, она должна принести дары искупления. Она несёт каплю крови, пролитую юношей в борьбе с тираном, вздох девушки, отдавшей жизнь за возлюбленного, и слёзы раскаявшегося преступника, которого тронула молитва ребёнка. В музыке Роберта есть все эти дары, и душа его сейчас, наверно, уже устремлена к раю, как и там, в последних словах его чудесного творения:

С потоком благодарных слёз,

В последний раз с полунебес

На мир земной она воззрела

«Прости, земля!..» и улетела. {jcomments on}

1