(1844 год)
Как прекрасно путешествовать: новые страны, города, встречи!..
Как ужасно путешествовать: многодневные переезды в летнюю жару, зимнюю стужу, весеннюю распутицу!.. Двойственная натура Шумана и радовалась путешествиям и страдала от них. В начале 1844 года Клару Шуман –знаменитую пианистку и её мужа ждали в России. В длительную концертную поездку они выехали 25-го января из Лейпцига. Путь в Петербург занял почти месяц. По дороге останавливались и жили по несколько дней в Берлине, Кенигсберге, Риге, Дерпте (ныне Тарту). Концерты Клары, встречи, визиты, приёмы, званые обеды, ужины, посещение музеев, картинных галерей, старинных крепостей, замков; простуды, лёгкое недомогание, задержки в пути – всё это череда радостей и горестей, сопровождавших путешественников. Оттепели сменялись лютыми морозами, через Вислу переправлялись вброд на лошадях, по Двине катались в санях, на дорогах нередко застревали в сугробах.
В последние три дня, пока ехали к Петербургу, погода стала совсем тёплая, окружающие пейзажи радовали глаз: Чудское озеро, русская крепость Иван-Город, показалась настоящая русская Православная церковь с пятью куполами в зелёных и жёлтых тонах.
На русских почтовых станциях вкусно ели, ночевали в небольших городках. Ночи стояли лунные, ясные. Последняя ночь в Кишне, на Петербург выехали в шесть утра. Дилижанс двигался неторопливо. Однообразный стук колёс, мерное покачивание, сырое, раннее утро клонили ко сну. Роберт держал в своих руках тёплую руку Клары.
- О Клара, мы женаты уже четвёртый год, у нас две маленькие, прелестные девочки, а я всё ещё не верю, что ты со мной, что страшные годы нашей разлуки, наших метаний, этой недостойной борьбы с твоим отцом миновали. Мы выстояли, мы победили,? он ещё крепче сжал её руку.
- Ты должен простить его. Он ведь тоже страдал.
- Я давно простил, не держу зла. Ты ведь знаешь, я даже называю его отцом, хотя и не всегда мне это легко. Простил, а вот забыть не могу, как он гнал меня, разлучал с тобой, клеветал, перехватывал мои письма к тебе и, наконец, этот позорный суд…
Он замолчал, но вскоре заговорил вновь едва слышно. Клара с трудом разбирала его слова:
- Я полюбил тебя так давно, даже не отдавая себе в том отчёта, когда ты была ещё девочкой-подростком. У тебя были красивые глаза, и больше всего на свете ты любила вишни. Вот тогда-то ты и приснилась мне взрослой, прелестной девушкой, какой ты стала лишь через несколько лет. Я полюбил тебя во сне. Там ещё был этот несносный гофмановский кот, говоривший голосом твоего отца. Он ведь снился мне множество раз и позже. Отец постоянно увозил тебя на гастроли, но каждый раз, возвращаясь, ты становилась всё взрослее, а потом, когда ты вернулась после самой продолжительной поездки, то оказалась такой, какой я и видел тебя в своём сне. Как радостно мы встретились, и ты подарила тогда мне свой первый поцелуй. Но отец вновь увёз тебя надолго в Дрезден, запретил видеться, переписываться, и только Эрнст Беккер тайно передавал тебе мои письма. Роберт закрыл глаза. Отрывки воспоминаний, грёз, видений проносились перед ним.
Небольшая почтовая станция в Дрездене, тайная встреча, грустное прощание… Цвикау… Смерть матери… Долгое ожидание дилижанса в станционном буфете. За окном завывает метель, на душе горестно и мрачно. Сон смыкает глаза, стоит закрыть их и ты, моя милая Клара, рядом и так близко, что кажется, я могу обнять тебя…Только ты люби меня, слышишь? Странные, горестные сны преследовали его. Не забытые, не изжитые. Он и сейчас помнит их: вот он идёт вдоль бурной и глубокой реки, она пенится, шумит, как будто угрожает. Он не отрывает взгляда от быстро текущей воды, потом снимает с пальца кольцо, подаренное Кларой, бросает его в воду и внезапно охваченный отчаянием и тоской, бросается вслед за кольцом…
- Роберт, Роберт, очнись, скорее, мы въезжаем в город!
Он открывает глаза. Экипаж подъезжает к Триумфальным воротам. Величественный въезд. Санкт-Петербург!
Вот уже месяц они здесь. Дни стоят тёплые, оттепель, светает всё раньше, ощущается дыхание наступающей весны. Роберт просыпается рано, встаёт, садится к столу. Клара ещё спит. Он достаёт свой путевой дневник, чтобы внести в него всё, что случилось накануне. Потом подолгу, не без удовольствия, листает его, вызывая в памяти недавние события. Дневник подобен циклу миниатюр, этому романтическому жанру, к которому так часто любит обращаться Шуман в фортепианной музыке. Как и там—здесь вся пестрота впечатлений, краткие зарисовки, портреты – «Пёстрые листки», «Арабески». Страницы мелькают одна за другой
Он видит, как на следующий день по приезде они отправились на прогулку. В открытом экипаже едут по Невскому проспекту, поражаются красоте его зданий, множеству нарядно одетых людей. Подъезжают к Зимнему дворцу, едут вдоль Невы. «Это чудеснейший город на свете!»? восторженно восклицает Шуман.
Вечером они в зале Дворянского собрания на благотворительном концерте в пользу детских больниц. Переполненный зал освещён тысячами огней, дамы в бальных платьях с букетами цветов. Красивейшими свежими цветами украшена и царская ложа. Великолепие, роскошь. «Подобного не увидишь даже в Париже, там и зала такого нет»,- тихо шепчет Клара.
Шуман листает дневник далее... А, вот и они – братья Виельгорские, Михаил и Матвей, с которыми они так тесно сдружились. До чего обаятельные, прекрасные, удивительные люди! Видятся с ними почти ежедневно, вместе музицируют. В роскошном доме графа Михаила Виельгорского постоянные квартетные собрания, играют квартеты Бетховена и Шпора. Как горячо здесь любят музыку, как умеют ценить её, восхищаться! Многие аристократы играют на том или ином инструменте почти профессионально. Вот и Матвей Виельгорский прекрасно владеет виолончелью. При участии Клары исполняли квинтет Шумана, который здесь всем так нравится. А как прекрасен был вечер, организованный в честь четы Шуман! Михаил Виельгорский пригласил целый оркестр, и Шуман дирижировал своей Первой симфонией. Кто он, этот богатый аристократ, придворный, меломан? (Клара без ума от него) Гениальный дилетант – вот его истинная сущность, находит наконец определение Шуман.
Рядом с Виельгорским фигура принца Ольденбургского – племянника императора – и его обаятельной, гостеприимной жены. Смольный институт – принц его попечитель, как и известного Училища Правоведения. Клара играет для воспитанниц. Принц, оказывается, ещё и пишет неплохую музыку, и вечером в своём доме угощает маленьким концертом из собственных произведений. Вместе с Гензельтом Клара великолепно играет вариации для двух фортепиано Шумана... Улыбка не сходит с его лица, ему так хорошо здесь… Рассвело. Он откладывает дневник. Необходимо ещё написать письмо.
Из письма Роберта Шумана – Фридриху Вику.
Дорогой отец,
Вот уже четыре недели, как мы здесь. Клара дала четыре концерта и играла у Императрицы; мы завязали отменные знакомства, видели много интересного, каждый день приносил с собой что-нибудь новое. Вот так и дожили до нынешнего дня, последнего перед нашей поездкой в Москву… Император и Императрица были очень благосклонны к Кларе; неделю тому назад она играла там целых два часа в тесном семейном кругу. О великолепии Зимнего дворца Клара Вам расскажет лично. Господин фон Рибопьер водил нас по дворцу; это походило на сказку из «Тысячи и одной ночи»…
А теперь представьте себе мою радость: мой старый дядя ещё жив1В первые же дни нашего здесь пребывания мне посчастливилось познакомиться с губернатором Твери, который сказал мне, что хорошо его знает. Я тотчас написал туда и недавно получил от дяди и его сына, командира полка в Твери, самый сердечный ответ. В ближайшую субботу он празднует своё семидесятилетие, и я думаю, что мы как раз в это время будем в Твери. Какая же это радость для меня и для престарелого человека, которого никогда ещё не навещал ни один родственник.
Об очень, очень многом мне ещё хотелось Вам написать, но нам необходимо ещё кое-что подготовить для поездки в Москву…Р.Ш.
Из Петербурга до Твери езды трое суток. Дорожные мучения! Благо погода для путешествий прекрасная. По дороге на Тверь дивные места: леса, живописные Валдайские горы, в самом Валдае – красивые девушки… Тверь. Опустевший дом Карла: кузен с женой уже выехали в имение Сосковичи, чтобы с утра поздравить отца с днём рождения. Завтра ему исполнится 71 год. Но слуги предупреждены, и всё подготовлено для гостей наилучшим образом. Наконец, после мучительной дороги долгожданный отдых. Они одни. Ночью в спальню таинственно заглядывает луна, и кажется они так далеко от дома, где-то на самом краю света. Раннее утро, кибитка, запряженная тремя лошадьми, стремительная езда, Сосковичи… Навстречу выходит старик – дядюшка Шнабель. Безмерная радость! 25-е марта, суббота, следующий день – Первый день Пасхи. Погружение в настоящий, патриархальный русский деревенский быт. Как всё необычно, ново, радостно! Крестьянка, в красном сарафане, приносит пасхальные яйца, запах сдобных куличей, стол, уставленный яствами, звон колоколов, подарки (о, как прекрасен турецкий халат, подаренный Карлом кузену, и золотая шкатулка от дяди. ) и… внезапный, обильный снегопад после тёплых, почти весенних дней. Всё промелькнуло, как в прекрасном, праздничном сне. Прощание… и вновь дорожные мытарства.
Вид на Москву открылся около Петровского дворца. «Именно здесь обитал Наполеон во время пожара Москвы», - думает Шуман. С некоторых пор его особенно увлекает русская история – она так загадочна, величава, нередко трагична: убийство императора Павла, нашествие Наполеона, пожар Москвы – эти события вызывают его неизменный интерес. Москва ещё более чем Петербург привлекает его. Он много читал, знает, неоднократно воображение рисовало ему этот город, но увиденное превзошло всё! Он очарован Москвой, и более всего –Кремлём. Почти каждый день, с Кларой или один, он ходит в Кремль, подолгу бродит там. Храм Василия Блаженного кажется букетом тюльпанов, храмы в Кремле – охапками цветов. Его восхищают убранства старинных соборов, особенно Успенского, где проходят коронации, и эта, совсем маленькая, с потемневшими стенами церковь в центре Кремля – самая старая в Москве. Говорят, её соорудили ещё в XIV веке, потом в XVIII разобрали и сложили вновь. Сейчас она заметно осела, но Государь приказал её не трогать.
Конец Пасхальной недели. Торговые ряды – сутолока, качели, жонглёры, красиво одетые московские купцы, крестьянки, наряженные в шелка…
В Оружейной палате его воображение волнует не столько собрание драгоценностей, сколько старинные реликвии русской истории. С особым благоговением рассматривает он носилки, в которых во время Полтавской битвы сидел Карл XII, вещи Петра Великого, короны, роскошные державу и скипетр – подарок Византийского императора, трон Бориса Годунова из драгоценного камня – подарок из Персии, сабли Минина и Пожарского…
С Кларой он поднимается на колокольню «Ивана Великого», подолгу стоит перед огромным Царь-колоколом, слушает многочисленные истории и легенды о чудесном Мастере, создавшем его.
Шуман вспоминает свою раннюю юность, когда любое впечатление, событие находило отражение в стихах, и они складывались подчас в целые поэмы. Потом это ушло, и строки стихов заменили музыкальные образы. И вот теперь, в Москве, к нему вернулось это полузабытое ощущение юности. Разыгралось воображение и строчки стихов стали стремительно рождаться одна за другой
Чудо-град Москва. В том граде
Сотни храмов ввысь стремятся,
Сотни колокольных звонов
В вышине парят повсюду.
В них звучит: «Христос воскресе!»
Тысячи смиренно вторят:
«Да! Воистину воскресе!»
Вторят братским поцелуем,
И встаёт Пасхальным утром
Солнце над святой Москвою.
В своём воображении он переносится в XVIII век, видит, как мастер, движимый чувством тщеславия и жаждой славы, отливает небывалой красоты, самый большой в мире колокол. Но откалывается кусок, мастер терпит поражение, как наказание за непомерную гордыню.
Тут некто в мантии широкой,
Явившись к Мастеру, сказал:
«Поступок дерзкий совершил ты,
Принизил столь святое дело.
Не Господу служить замыслил -
Тщеславной гордости своей.
Своё же имя опозорил.
Так будь забыт, как сотни тысяч.
Чтоб с Богом вновь достичь успеха,
Сперва смирением проникнись».
Проходит 100 лет, и по воле императора Николая колокол извлекают из ямы, в которой его отливали, и стоит он ныне в Кремле как прославление дерзновенного порыва гениального Мастера.
Красуется, хоть не висит он
И никогда не зазвучит,
Но вот когда Пасхальным утром
Колокола, его собратья,
Ко Дню Святому заиграли.
То в тон им тихий дивный звон
Вдруг богомольцы услыхали,
Как будто колокол во сне
Христово Воскресенье славил.
Судьба Мастера: взлёт - падение - и новый посмертный путь к славе кажется Шуману сходной с судьбой Наполеона. Не так ли и он, движимый жаждой славы, завоевав Москву, потерпел поражение от непокорного народа, предавшего родной город сожжению. И тщеславный император умирает на далёком острове в одиночестве и безвестности. Проходят годы. И по приказу короля Франции прах Наполеона возвращают в Париж, где в Доме Инвалидов установлено величественное надгробие и воздаются ему почести. Там, в Доме Инвалидов
Надгробие, как тень,
Осыпано цветами
На пятый майский день.
(5 мая 1821 года - дата кончины Наполеона.)
И Шуман заключает:
Судьбе литейщика подобна
Завоевателя судьба.
Целый цикл стихов, скорее поэму, Шуман написал за неделю и, как бы не в силах остановиться, пишет на следующий день ещё одно: «Французы под Москвой». В нём Москва предстаёт невестой, отданной на растерзание солдатам:
Будет веселье в конце пути
Только бы в город скорее войти
Но «невеста» встретила пожаром:
Вместо фанфар и хвалы -
Ад из огня и золы.
И далее:
В бегстве войска. Так что впредь
Верить нельзя той невесте,
Пусть и прекрасной воочию.
Жаждал её обнять
Наполеон. Но ночью
Призраком стала и ласку
Не приняла. И острастку
Задала, чтобы прогнать
Битого всадника вон.
Прочь из родных сторон.
«С тех пор прошло 30 лет, а, быть может, всего 30 лет,- думает Шуман,- и Москва полностью отстроилась, но следы нашествия мы встречаем ещё повсюду: Клара играет в Императорском Воспитательном доме, и тут же нам рассказывают о том, как Наполеон, заняв Москву, устроил здесь военный госпиталь, а во дворе захоронил 5000 французских солдат. Мы идём по Тверской вдоль громадного здания, длиною почти в целый квартал, от которого остались лишь четыре стены, выкрашенные снаружи, чтобы не портить вид самой большой улицы Москвы, а внутри - пустота: память о страшном пожаре. Перед Арсеналом выставлены напоказ пушки, много наполеоновских с инициалом «N», есть и с надписями: «Свобода. Равенство»…
Неповторимая, незабываемая Москва!»
Они возвращались домой из Петербурга на пароходе. Он отошёл от пристани в час пополудни. Накануне в Петербурге бушевала гроза, но утром прояснилось. Роберт и Клара ещё долго стояли на палубе, вглядываясь вдаль. Петербург постепенно исчезал из виду. Последние встречи, прощания, напутствия ещё были живы в их памяти.
- Милая Клара,- говорит Шуман,- я не могу забыть позавчерашний вечер, наш визит к Великой княгине Елене Павловне. Ты играла великолепно, а «Весеннюю песню» Мендельсона, которая так всем в России нравится, княгиня слушала с каким-то особым восторгом и даже просила повторить. Она красавица, держится царственно, на редкость умна, содержательна. Пока тебя водили показывать её роскошные апартаменты, мы много говорили о Лейпциге, Берлине, о консерватории. Она мечтает об основании консерватории в Петербурге, и, если это произойдёт, она непременно будет просить нас остаться здесь. С какой радостью я осуществил бы это! Я полюбил Россию, её народ и буду мечтать о том, чтобы вернуться сюда.
Мечтам этим не суждено было сбыться. Консерватория в Петербурге под патронатом Великой княгини была основана Антоном Рубинштейном лишь 18 лет спустя. Роберта Шумана к этому времени не было уже среди живых. {jcomments on}