ДОБРО И ЗЛО ОДНОГО КАПЕЛЬМЕЙСТЕРА
ЗАМЕТКИ О КОНЦЕРТЕ ГЕННАДИЯ РОЖДЕСТВЕНСКОГО В БОЛЬШОМ ЗАЛЕ АКАДЕМИЧЕСКОЙ ФИЛАРМОНИИ 24 июня 2010
Визит в город на Неве Геннадия Рождественского наделал много околомузыкального шума.
Такого, что пресс-конференцию с ним пришлось перенести из филармонических касс в Бетховеновский зал, в который к 15.00 стеклись группы фанатов не только самого капельмейстера, но и заявленных в программе Брукнера и Шнитке. Вопросов было невообразимое количество, маэстро, несмотря на свой преклонный возраст и усталость после репетиции, держался очень бодро и непрестанно шутил.
На вопрос, например, как он относится к «пиратам», ответил, что если к сомалийским, то плохо, а к остальным нормально. И в том же духе.
В конце я подошёл к нему за автографом на его СД с Первой симфонией Брукнера (ещё позднесоветских времён) и его же предисловием на обложке. Прорвавшись сквозь толпу, а вернее, честно отстояв очередь и даже пропустив вперёд трёх солидных дам, потребовавших от опешившего Рождественского, чтобы он исполнил какое-то мутное произведение (что-то вроде «Зоологического апокалипсиса») какого-то мутного композитора, чьими родственницами они якобы являются, я оказался возле "тела".
Уважая, по своему обычаю, чужое время и ценя своё, я сразу же предупредил: - Геннадий Николаевич, мне на секунду: распишитесь, пожалуйста, под Вашим предисловием, добавив: - Четверть века назад Вы открыли для меня Брукнера, и я слушаю его по сей день. За что Вам большое спасибо!
Маэстро, не торопясь, без видимого отвращения к моей просьбе, поставил свой автограф, и не в виде закорючки, а даже с элементами каллиграфии. Затем поблагодарил меня в ответ и пожал руку.
Окрылённый, я выбежал на площадь Искусств и с одной чрезвычайно симпатичной сотрудницей Капеллы прогулялся по залитому солнцем Невскому проспекту, обсуждая некоторые нюансы прошедшей творческой встречи.
23 июня – день пресс-конференции Рождественского – выдался на редкость солнечным в этот серый дождливый июнь. Я подумал о том, что солнце появилось в небе над городом в тот момент, когда капельмейстер играл Вторую Брукнера… Потом вы поймёте почему.
А с музыкой Брукнера меня действительно познакомил маэстро Рождественский. Дело было так. Мне было лет 18, на дворе стоял, соответственно, 1987 или, быть может, 1988 год. Ко мне как-то зашёл один приятель рок-музыкант и с гордостью заявил: чего ты там слушаешь – Моцарта, Генделя? А знаешь, есть такой очень крутой композитор Брукнер… - ??? – Я тут читал интервью с Брюсом Диккенсоном и Стивом Харисом (бас-гитарист и вокалист, что ли, из «Jron Maiden» - прим. авт.). Так вот их там типа спросили, слушают ли они, блин, классику, а кто-то из них сказал, что люблю Вагнера и Брукнера.
Кто такой Вагнер, я, разумеется, знал, но был заинтригован фигурой Брукнера. Не преодолев любопытства, я пошёл в дисковый отдел почему-то Кировского универмага, и обнаружил там виниловый двойник, покрытый глянцем: «Антон Брукнер. Симфония № 3, ре минор. Дирижирует Геннадий Рождественский».
Ускоряя шаг, я буквально добежал до дома, и, едва сняв ботинки, поставил диск на вертушку.
Эта музыка взяла меня сразу, как у Бодлера – La musique me prend souvent comme une mer/Vers ma pale etoile. Трудно сказать, почему. Во многом, наверное, благодаря соответствию темпераментов (Брукнер родился 4 сентября, я – 9-го) и, как позднее выяснилось, мировоззрения. Первые три части я выслушал на одном дыхании, на финале чуть-чуть застрял, но это уже не играло никакой роли. Ключевое слово к Брукнеру, во всяком случае, одно из ключевых – это ремарка к Первой части Третьей симфонии – Misterioso – geheimnissvoll – таинственно…
За несколько лет я собрал весь брукнеровский цикл в записи маэстро Рождественского, и многократно прослушав его, пришёл к выводу, что он едва ли не лучший из слышанных мной исполнителей Брукнера.
* * *
Вы уже должны были себе представить, с каким чувством я шёл на концерт следующим вечером, 24-го. До Шнитке, по правде сказать, мне не было никакого дела, было, пожалуй, некоторое любопытство.
Я, конечно же, когда-то слушал Шнитке на виниле, и в исполнении того же самого Рождественского, но… мне кажется, что Альфред Гариевич был исключительно талантливым, даже гениальным, автором саундтреков к очень хорошим фильмам, вроде той же «Агонии» или «6 июля». Но ему, видно, не давали покоя лавры Шостаковича, Штокхаузена и Булеза и он пустился, как говорят, во все тяжкие. Это моё частное мнение, я его никому не навязываю, но хочу поделиться.
Вообще т.н. современные композиторы, презирающие квинто-квартовый круг или толкующие его в духе Хиндемита и Шостаковича, вовсе и не современные. Они, на самом деле, застряли где-то в 1910-1920-х годах, и вместе с Шёнбергом, Бергом и Веберном продолжают акустические исследования шизофренических и белогорячечных состояний. Современные (ровесники Шнитке и далее) «топовые» композиторы – это Мишель Легран, Эннио Морриконе, пошедшие вслед за ними и подобные им. И пусть мне первый плюнет в лицо тот, кто скажет, что музыка из «Однажды в Америке» несовременна или отнесёт её к разряду «попсы».
Ну, послушал я Четвёртый концерт Шнитке. Не знал, смеяться, плакать или сплясать гопака. Мой коллега журналист, сидевший рядом со мной, сказал: ну я понял – это про ГУЛАГ, про людей, живущих за колючей проволокой, про каннибализм, копрофагию и всё такое. Согласен, спорить не буду. Другой мой знакомый – музыкант – говорил: это исследование природы зла. А я добавлю от себя – это открытая ПРОПОВЕДЬ ЗЛА, ДЕРЬМА, ДЕРЬМОЕДСТВА и т.д. Конечно, может быть, это всё слишком грубо, но истерично-визгливая партия скрипача с музыкально бессмысленными лейтмотивами из зашифрованных анаграмм Шнитке и Гидона Кремера вызвала у меня чувство глубочайшего омерзения. Собственно, как и сам лощёный глистоподобный скрипач, который чей-то там сын, то ли Башмета, то ли Спивакова… Мне сказали, что самого Рождественского, но вроде бы непохож – больше похож на Гидона Кремера.
А ведь мы, слушатели, пришли не на успехи чьих-то бэби смотреть, а, я прошу прощения за тривиальность, музыкой напитаться.
Да, это была открытая проповедь даже не вселенского, а просто маленького вонючего зла из заблёванной и загаженной подворотни.
* * *
Пройдя через АД Шнитке и решив не слушать докучных бисов наглого отпрыска, я внутренне приготовился, преодолев ЧИСТИЛИЩЕ антракта, подняться в пронизанный солнечными лучами брукнеровский РАЙ.
Скажу сразу, исполнение Второй Брукнера в тот вечер, при всех заявленных претензиях и именах, можно назвать провальным. В любом случае, финал совсем никуда не годился – можно, конечно, сослаться на тот факт, что Брукнер, дескать, так написал, а мы вот его ноты играли. Да, собственно, так и получилось. Помню, там есть фрагмент диалога первой скрипки и флейты при полностью замолкшем оркестре. Первая скрипка – превосходный Лев Клычков – играл что-то своё, а флейта в глубине оркестра что-то совсем другое. Друг друга, казалось, они просто не слышали – впрочем, в такт, надо признать, попадали.
Оркестр – прекрасный Заслуженный коллектив – не смог выдержать объёмов и мощи брукнеровского задания – брукнеровская симфония в тот вечер в Большом зале выглядела точно Гулливер в стране лилипутов, причём лилипуты пытались сыграть огромную музыку, написанную Гулливером, но по понятным причинам не смогли увидеть сразу её конец и начало, поэтому бессвязно играли отдельные фрагменты.
Общей концепции не было. Вероятно, она была у дирижёра, но, во всяком случае, её не было видно и слышно. Первые три части прозвучали поживее, но как бы пятнами: здесь получилось, а там совсем ничего. Медные духовые, играя совершенно «деревянно», как будто бы в трубы и валторны задували японские биороботы, просто испаганили первую часть. По сути, от всей симфонии остались только адажио и скерцо.
Согласитесь, что это парадокс. Дирижёр экстра-класса, причём, замечу, «брукнеровский» дирижёр, чья запись той же самой симфонии, но 25-летней давности и с родным оркестром, заставила меня полюбить эту музыку на всю жизнь; оркестр мирового уровня – и вдруг такая ерунда!
А ерунда произошла, скорее всего, из-за банального недостатка репетиций (их было, вроде бы, две) и того факта, что заставлять Заслуженный коллектив играть по-настоящему могут только два человека, а именно его «хозяева» – Юрий Темирканов и Николай Алексеев.
* * *
На следующее утро, встав очень рано, я откопал у себя диск с записью Второй симфонии Брукнера с каким-то неведомым в наших краях и в сети дирижёром и оркестром какого-то затрапезного «Айн-звай-штадта» (да простят меня за это богохульство жители того благословенного места). Прослушав только одну первую часть и почувствовав необычайный прилив сил, я сразу понял всё.
Если музыка Шнитке – это, фигурально выражаясь, повесть о судьбе Тьмы и Зла, то музыка Брукнера – это сказка о пути Света и Добра. Словами Блока: Он весь дитя Добра и Света, - о «торжестве Свободы» говорить не буду, но о торжестве Христа в музыке Брукнера, как и в музыке Баха или в «Парсифале» Вагнера, сказать было бы уместно.
Я всегда очень хорошо понимал О ЧЁМ музыка Первой части Второй до минорной симфонии Брукнера, но никак не мог вербализировать свои ощущения. И вдруг – после этой записи – смог так, как будто тот безвестный у нас дирижёр мне просто открыл глаза.
Это, безусловно, солнечный восход: первая хроматическая резкая тема на фоне тремоло скрипок – солнечные лучи, пробивающиеся сквозь предрассветные холодные перистые облака. Но, присматриваясь ближе, мы видим, что это не просто солнце, а блистательный красавец-герой, увенчанный лавровым венком, управляет квадригой. Его зовут Аполлон, и его долг – каждое утро поднимать свою колесницу над миром, борясь с мраком и его слугами. Если хоть однажды он не появится на заре, мир рухнет в полный мрак.
Вот описание мира – заснеженные вершины гор в тени (ансамбли деревянных духовых), вот веселые лендлеры крестьян на альпийских лужайках и т.д.
Драматургия в том, что окончательная победа Света совершенно неочевидна, и Аполлону приходится постоянно хлестать своих коней, чтобы к полудню достичь зенита.
Но вот в коде после замирания солнечных лучей в сумерках грозовых облаков (в миноре звучат только мрачный нисходящий фагот, беседуя с гобоем, кажется, и флейтой), вдруг оркестровым тутти – бурей – разрывая мрак и оглушительно грохоча восемью парами копыт, в полуденный зенит врывается квадрига Аполлона.
* * *
И последний вопрос: почему же Геннадий Рождественский играет такую разную, казалось бы, несовместимую музыку и делает это упорно в течение десятилетий? Для одних слушателей неприемлем Шнитке, для других скучен и непонятен Брукнер.
Я думаю, что маэстро Рождественский – просто убеждённый манихей, и полагает, что послужив Добру, надо обязательно отдать дань Злу.
На такое понимание вещей намекает и маленький значок, красующийся на левом лацкане его пиджака. {jcomments on}