КАК Я БЫЛА КРЕСТЬЯНКОЙ (грустная мемория)

Казалось, что так будет всегда: картошка полугнилая, но по десять копеек кило, капуста только в сентябре, но по три и так далее. Причем, чтобы купить все это, надо было не менее получаса стоять в провонявшем овощной тухлятиной магазине - в плотно спаянной очереди, пахнущей перегаром и немытыми ногами, потеющей от омерзения, нетерпения, ненависти к соседу и работникам торговли. Тяжко увешанная золотом продавщица в когда-то белом халате, густо заляпанном пятнами буро-зеленой гаммы, взвешивала многие килограммы овощей, потом жала на скрипучий рычаг и из металлического желоба в подставленную благодарным покупателем авоську обрушивался камнепад картошки, морковки, лука, свеклы. А больше ничего и не было, разве только банки жуткого уксусного салата и две бочки: с очень кислой капустой и очень солеными огурцами.

И все же летом, глядя на обладателей пригородных участков, вернее, на их вечно поднятые к небу округлости в линялых штанах, я думала: "Да никогда! Да ни за что! Не буду! Не стану как червь копаться в земле ради насыщения желудка. Уж лучше пойти на рынок, купить подороже (значительно дороже), но получше (значительно лучше), чем в магазине - зато без тошноты и толкотни, достойно человека".

Но вот оно случилось. Как-то так совпало. Даже удивительно: мои родители приобрели дачу, старый, очень старый загородный дом, с участком в два раза больше обычных садоводческих. Повезло, в общем: ведь это произошло именно тогда, когда один кабачок стоил (цифры, цифры, куда от них денешься!) 30 рублей, а моя зарплата была 180. Мило: на месяц я могла купить 6 кабачков, по полтора кабачка на неделю и больше ничего - вот такая диета, рекомендую. Но это осенью, а весной мы с родителями решили вскопать свои 12 соток и что-нибудь посадить.

У меня тогда был перерыв между мужьями, а с родителями мы всегда находили общий язык. Отправившись в ближайшие выходные на дачу, я первым делом начала ковырять песчано-каменистый грунт возле дома, прямо у стены, намереваясь посадить какие-нибудь розово-белые или сине-фиолетовые цветочки: что бы ни творилось в государстве, главное - красота. Камни я собирала в кучку, а крупнозернистый песок успешно взрыхляла. Все испортила мама. Она воскликнула:

- Ты что, подкоп делаешь? У самого фундамента! Это же настоящее вредительство!Дом рухнет!

Я надулась, а мама надела холщовые рукавицы, взяла из моих рук лопату, вышла на открытый участок, на котором угадывались продолговатые холмики, бывшие когда-то грядками, и, давя ногой на железную часть лопаты, вывернула большой ком земли, затем другой и так далее. Мне тоже захотелось попробовать. С лопатой наперевес я набросилась на заросшую плотным дерном полянку. Эх, разойдись рука, раззудись плечо! Ну или как там? Короче: эй, ухнем!

- Ну что ты народ смешишь? - почему-то возмутилась мама, глядя на мой крестьянский труд.

Я посмотрела по сторонам: покатывающегося со смеху народа не было.

- Надо же сорняки удалять, - укоризненно добавила мама, сняла рукавицы, и предложила, - Пойдем лучше чай пить. К чаепитию присоединился папа. Свою речь он начал словами:

- Итак, времена наступают голодные, но ничего, нам не привыкать.

- Действительно, - сказала мама. Послюнив указательный палец, она "клевала" им упавшие на клеенку хлебные крошки, - блокаду пережили, продовольственную программу пережили, "изобилие" развитого социализма пережили и перестройку переживем. Энзэ у нас есть - сами знаете.

И правда, мы всегда жили в окружении трехлитровых банок, заполненных макаронами, мукой, крупами, солью и сахарным песком, бар серванта был набит спичечными коробками - в нетронутых упаковках и россыпью. Небольшая блокада нам теперь была бы не страшна.

- И все-таки, крупы - крупами, но овощи необходимы, а там, возможно, придется и кур разводить, - мрачно продолжил папа, выстукивая на столе марш веселых гренадеров, - я беру на себя техническое обеспечение процесса.

Мы с мамой приуныли: орудовать лопатами придется нам.

В будни я, выстояв очередь в магазине около площади Мира, приобрела набор необходимых семян. В пакетиках сухо трепетали зернышки огурцов, помидоров, перца, свеклы, капусты, песчано пересыпались точечные семечки моркови, грубо шелестел горох. Еще в проекте была какая-то зелень, а картофель-севок и лук на посадку (или наоборот, лук-севок и картофель на посадку) было решено купить где-нибудь поближе к даче.

- Мне кажется, - неуверенно сказала мама, - надо делать рассаду. Моя подруга Рита, опытный огородник, заранее все высеевает у себя на подоконнике, а потом уже на участке сажает.

Я купила пакет с землей, распихала ее по мелким емкостям и натыкала туда по нескольку семечек помидоров и перца. Остальные овощи - потом, прямо под открытое небо (так мне сказала продавщица). Нельзя сказать, что сразу, но что-то все же проклюнулось. Мы с мамой с умилением смотрели на бледно-желтых червячков, казавшихся нам такими красивыми и которым (я не сомневалась!) надлежало стать горами овощей. Папа тоже не сидел без дела. Придя с работы, он пилил, строгал, сверлил - на благо будущего урожая:

- Окна на север. С этим надо бороться!

И вскоре над каждым окном у нас появились длинные батоны люминисцентных ламп, делающих наши лица угрюмыми и марсианскими. Все двадцать четыре часа в сутки своим инопланетным светом лампы убивали мои нервы и тянули жилы из дохленьких ниточек растений, которые, несмотря на полезное облучение, постоянный уход и наши гипнотические взгляды, не желали расти быстрее.

- Далеко, - сказал, однажды папа, схватившись за подбородок. И в комнате опять зажужжала дрель, заскрипела ножовка.

Механизм оказался непростым: мои самодельные горшочки с ниточками чего-то ботанического (я уже затруднялась в идентификации) выстроились на длинной огороженной доске, от которой тянулось несколько тросов, зацепленных за два колеса с ручками. Крутя эти ручки, можно было поднимать всю конструкцию до самых люминисцентных ламп.

Папа был в восторге от своего изобретения и, выслушав наши восхищенные возгласы, сказал с достоинством:

- Теперь я спокоен, урожай будет отменным.

Что и говорить, сработано было на совесть: длинная доска, ничуть не перекашиваясь, ездила туда-сюда по нескольку раз в день. Полив осуществлялся в соответствии с наукой, вернее, с газетой "Мои огороды", название которой отвлекало от сельхозработ и настраивало на философско-мемуарный лад (в голове ностальгически всплывали "Мои университеты"). За этот период у нас побывало немало народу - оценить конструкцию. В какой-то момент пожаловала Рита, опытный огородник. Она долго ахала, вертела подъемное устройство, восхищалась инженерным талантом папы, а потом, брезгливо глядя на наши нестойкие зеленые ниточки, спросила:

- А что это?

- Тут где-то перец, а где-то помидоры, - ответила я как на экзамене.

- Такие маленькие? - удивилась опытная Рита.

- Нормальные, - сказала я, обороняясь, - вырастут. Они еще молодые. У них все впереди.

- У меня тоже молодые, но уже толщиной с пальчик, - гордо произнесла Рита-опытный огородник, - а ведь я в этом году перец поздно посадила, в конце января.

- Они вырастут! - ответила я не без упрямства (очень хотелось топнуть ногой), начиная понимать, в чем моя ошибка: где январь, а где апрель, время начала наших сельхозработ?

В следующие выходные мы с мамой опять пытались вскопать некоторую площадь нашего огорода.

- Хотя бы пару квадратных метров, - не очень уверенно сказала мама, увозя в помойную яму очередную тачку с выкопанными сорняками.

Для непрерывности процесса ночевали на даче. А на следующее утро из-за забора донесся громкий сороче-вороний голос:

- Как вы вчера делали грядки, я видела. Но не слышала!

Разгибая скрипучую спину, я увидела худую старушечью шею, большой птичий нос и вылинявшую до голубизны кепку над ним. Сразу вспомнилась родная коммуналка, из которой, собственно, и хотелось убежать за город. "О, Господи, - подумала я с ужасом, - и здесь соседи!".

- Грядки надо по бокам прибивать, - назидательно скрипела сорока-ворона.

- Ничего, мы доски положим, - нашлась я, вспомнив как выглядели мелькавшие за окном электрички убогие огородики.

- А-а-а, ну если у вас досок много, тогда конечно, - прокаркала сорока-ворона, презрительно оглядывая меня с головы до ног, - мы-то все прибиваем. И те соседи, - она махнула рукой влево, - тоже прибивают, а ведь у них две машины в семье.

Вот оно что: она видела, что мы пришли с электрички, значит нищета (и это, увы, правда), следовательно, не можем себе позволить доски на землю кидать, добро переводить. А то, что мы дом купили, это безобразие - не людям достался, да еще двенадцать соток, а у нее, трудяги-работницы-заботницы-умелицы-всезнающей всего четыре. Бедная старушка! В таком возрасте она еще надеялась на справедливость. Между тем вороний нос скрылся, и я опять взялась за лопату, только уже без куража: и грядки-то у нас неприбитые, и дом-то у нас "убитый", и машины-то у нас ни одной, и папа-то у меня всю жизнь стометровый телескоп на ЛОМО строит, вместо того чтобы хоть чем-нибудь торговать.

В следующие выходные папа из валявшихся в сарае лыжных палок соорудил шикарный парник - его очередную инженерную гордость, туда я пристроила своих дохликов с подоконника. В неприбитые грядки мы с мамой высадили все, что могли и, облегченно вздохнув, стали ждать урожая. А чего еще делать-то? Также думал и папа, а поскольку безделья он не терпел, то счел необходимым привезти нам на воспитание двоих цыплят:

- Скоро у нас будут свои яйца!

Однако яиц не было и быть не могло, потому что нежные наивные цыплята вскоре превратились в огромных, злобных, как цепные псы, петухов. Эти два голенастых рысака, гордо задрав клювы, бок о бок носились по участку, норовя выклевать глаза, печень и спинной мозг любой человеческой особи. На опрометчиво посетившую нас сладколицую работницу страхагентства эти два петушьих кобеля набросились у самой калитки, изодрав в клочья что-то из нижнего белья несчастной и исцарапав ее белые ноги. Уж не знаю, как там насчет изнасилования, но на протяжении многих месяцев мы находили в кустах шиповника и на ветвях неплодоносящих слив ошметки розовых кружев, а в наших ушах долго стоял душераздирающий крик несчастной жертвы (а, может быть, загадочный случай с Ледой вовсе не миф?).

- Пожалуй, надо прибить на калитке табличку: "Осторожно, во дворе злые петухи!" - задумчиво сказал папа.

- Мне кажется, это очень длинно и к тому же в наше время будет выглядеть довольно двусмысленно, - сказала я, и лицо мое стало горячим (скосив глаза, я посмотрела на свой нос: точно, красный как сосиска. И надо было мне лезть с непристойностями!). Но папа реагировал спокойно:

- Пожалуй. Тогда поступим как все: обычно пишут: "Во дворе собака", а мы напишем: "Во дворе петухи". Ах, да, ты считаешь, что можно подумать про этих. Тогда просто: "Во дворе куры" или еще лаконичнее: "Куры".

Мама пожала плечами, так ничего и не поняв.

Каждый раз, приезжая на дачу, я открывала калитку с криком "Кы-ы-ыш!", мгновенно выстреливала зонтом в неприятеля и стремглав бежала к дому, где у двери уже стояла мама. Как только я влетала в дом, дверь захлопывалась. Проблемы, однако, оставались. Например, как дойти до туалета, находящегося в двадцати метрах от дома? Я надевала обнаруженный на чердаке плащ-палатку времен второй мировой, резиновые сапоги и - бегом. Туда и обратно. Однажды я забыла про сапоги (жарко было), за что была жестоко исклевана в пятки.

- А ты их покорми, - предложила мама, - Вот я их кормлю, они меня и не трогают.

- Они тебя не трогают только тогда, когда ты их кормишь? - спросила я.

- Нет, всегда, - мама гордилась тем, что нашла общий язык с этими страусоподобными, - Можешь убедиться.

Мама вышла на крыльцо и позвала:

- Цып-цып-цып.

Из-за угла почти бесшумно, тормозя на повороте, выскочили наши кабано-куры и, чуть замешкавшись, мгновенно оценили ситуацию: еды нет! Тогда они, набросившись на маму, сорвали с нее янтарные бусы и крохотные позолоченные часики. Я остервенело отогоняла петухов лопатой, пока мама не скрылась в доме. Спустя какое-то время половину бусин мы отыскали в траве, а часы так и не нашлись.

Но однажды и на наш участок пришел праздник. Он пришел в лице деревенского мужичка, тащившего за собой упиравшийся от старости велосипед:

- Вы почем кур продаете? - крикнул мужичок нам, прятавшимся в доме от нападения пернатых мерзавцев.

Я мгновенно надела плащ, сапоги, выскочила во двор и открыла калитку:

- Да мы их так отдаем, бесплатно. Это такие хорошие петушки, белые, чистые, крупные, красивые. А какие они веселые! Только тут есть маленький нюанс: вы не могли бы сами их поймать? А то я... - краем глаза я видела приближающуюся пару, - простите, очень спешу, - крикнула я уже на бегу.

Запыхавшись я влетела в дом, скинула сапоги, плащ и бросилась к окну следить за происходящим. На мое удивление мужичок, закинув ногу в кирзаче, уже садился на свой древний транспорт, а у него за плечами трепыхался большой холщовый мешок.

Непрестанно улыбаясь, избавленные от рабства, бродили мы по участку, заходя во все углы и изучая огородные изменения. Несколько потоптанные петухами, грядки все же выглядели неплохо, на них что-то бурно кучерявилось. Мы с мамой под ручку гуляли между грядками, ласково глядя на подрастающие плоды своих трудов и негромко переговариваясь:

- Не так и сложно вырастить урожай, правда ведь?

- Хорошо, что мы с самого начала все грамотно сделали.

- Да, и папа тоже молодец, все так вовремя и хорошо смастерил.

- Вообще все замечательно.

Но тут из-за забора раздался голос сороки-вороны:

- А почему это вы сорняки не пропалываете? Все бурьяном заросло, а они ходят-гуляют туда-сюда как в Кировском Театре!

Только тут мы заметили, что на всех грядках растительность примерно одинаково выглядит, зелень какая-то уж очень мощная, даже в парнике, и повсюду раскрыли свои бутоны цветы мака: розовые, голубые, сиреневые - нежные как мотыльки.

За ужином мы пожаловались папе и он пообещал сделать нам в помощь маленькие скамеечки специальной конструкции, которые можно будет ставить между грядками и сидя пропалывать все возникшее безобразие, причем скамеечка будет по необходимости наклоняться под нужным углом, чтобы спина меньше напрягалась. Вскоре скамеечки были готовы и мы с мамой отправились на поиски так называемых культурных растений в зарослях сорняков. Культурные оказались, как и все условно говоря культурные, бледными, слабыми и беззащитными, не сумевшими даже толком укорениться. А мощные, насыщенные жизнью сорняки, пустившие жирные древесные корни, чувствовали себя вольготно, уверенно и даже нагло. Немало культурных незаслуженно полегло под нашими (хоть и осторожными) пальцами в ходе данной чистки. Прополка шла мучительно и долго. Обнажавшаяся земля тут же покрывалась трещинами, и поливная вода уходила прямиком в них, не достигая ничтожно малых корешков растений. Мы боролись с жарой, засухой, холодом, дождями, вредителями - в общем нормальная сельская жизнь. Порядком нас вымотав, огород все же понемногу закорнеплодил. Появилась первая редиска! Правда она почти вся "ушла" (как сказала сорока-ворона), "на жару садили" (она же). А ушла она в ствол. Но это редиска. А остальные овощи вскоре ушли другим путем.

Пока мы любовались воздушными лепестками мака, бережно сохраняя их при прополке (как можно уничтожать такую красоту!), они успели облететь, оставив после цветения маленькие овальные коробочки с очаровательными рыльцами.

- Ну и пусть зреют, соберем, высушим, будем зимой печь булочки с маком, - сказала мама, с нежностью глядя на тонкие стебельки с головками.

Но в одно прекрасное теплое утро окрестности огласились сорочье-вороньим криком:

- Га-а-а-ады! Воры! Всё! Всё украли!

Наш огород тоже оказался пуст. Неприятель не просто потоптался по грядкам, он уничтожил все культурное сообщество корнеплодов, и, что самое удивительное, тщательно собрал весь наш дикий мак.

- Это все из-за вас! - в широко открывавшемся клюве сороки-вороны трепыхался красно-синий язык, - Развели маковые плантации для наркоманов!

Слава Богу, окна нашей веранды-столовой выходили на другую сторону, не хотелось слушать проклятия и мы пошли туда. (А соседка, как потом выяснилось, неплохой теткой оказалась: незлая, совсем не сталинистка, вот только любила громко петь советские песни). В то переломное утро мы молча позавтракали, и папа уехал в город. Он вернулся через несколько дней и за ужином произнес свою незабываемую речь:

- Знаете, почему евреи - люди не бедные? Потому что они работают для людей. Они работают врачами, адвокатами, портными. И люди им благодарны. Помните того выдающегося портного по фамилии Портной, который сшил мне темно-синий костюм? А русские работают для механизмов: обслуживают станки, корабли, телескопы, государство (тоже в каком-то смысле механизм, ржавый к тому же). А разве станки бывают благодарны? Или телескоп? Или государство? - папа переводил взгляд с меня на маму и обратно, будто ждал, что мы заступимся хотя бы за государство, - В общем, я уволился с ЛОМО и устроился на техническое обслуживание ресторанов и столовых.

Нам стало грустно: с одной стороны - телескоп, звезды, галактики, с другой - еда. Просто еда. И все. Получается, что еда победила? Бедный папа, наш талантливый, наш искусный инженер, идеалист и романтик - сможет ли он работать в общепите, как какой-нибудь проныра, как ушлый торгаш без чести и совести? Какая жалость! Какой позор! Мы молчали. И тут папа вытащил из портфеля невиданное угощение: палку колбасы твердого копчения, банку шпрот и газетный сверток:

- Это ветчина, - сказал папа, и добавил, извиняясь - что-то вроде аванса дали.

- Ура, - тихо сказала мама, и мы набросились на еду.

 18 апреля 2010 г.

1