«Ich grolle nicht…» Пианист не помешал тенору спеть «Любовь поэта»

Песни Шумана признают и любят даже те, кто терпеть не может всё его прочее - фортепианное, камерное и симфоническое - творчество.
Много лет назад один шуманофоб - известный у нас и на Западе музыковед Вячеслав Карцовник - сказал мне о Шумане примерно так: «настоящий сумасшедший! это вечное аллегро стакатто – кто там прыгает и куда, даже разбираться не хочу!». А один ныне покойный питерский пианист говорил, что обожает «Симфонические этюды», но как только вспоминает, что в конце нужно будет играть Финал (то самое «аллегро стакатто»), чувствует, как руки опускаются.
Но даже такие принципиальные противники творческой методы Роберта Шумана всегда признавали его песенные циклы одной из самых высоких вершин академической музыки.
Эдвард Григ, называя своих заочных учителей, говорил о Шумане, который «… впервые открыл человеку его душу».
Действительно, кажется, что в одной только «Любви поэта» все психологические нюансы, оттенки душевных состояний и настроений переданы с исчерпывающей гениальностью.
Это как бы развитие и доведение до предельной яркости теории и практики баховских «аффектов».
Состояние влюблённости, флирт с блестящим и тонким юмором обрисованы во второй и третьей песнях цикла - «Aus meinen Traenen…» и «Die Rose, die Lilie…»
Если говорить о передаче музыкальными средствами эротических впечатлений – прикосновений, ласк, поцелуев – я думаю, мало что за всю обозримую историю музыки сравнится с первой, четвертой, пятой и двенадцатой песнями – «Im wunderschoenen Monat Mai…», «Wenn ich in deine Augen seh’», «Ich will meine Seele tauchen», «Am leuchtenden Sommermorgen…».
«Im Rhein, im heiligen Strome…» - это шедевр высокой и строгой патетики и религиозного экстаза.
Ну и вершина цикла «Ich grolle nicht…» - это просто шедевр всех вокальных шедевров всех времён и народов, что никто, собственно, и не пытается оспаривать.
Горечь невозвратимой утраты – когда возлюбленную выдают замуж за другого (Das ist ein Floeten und Geigen), и когда ему снится, что она умерла (Ich hab’im Traum geweinet); жёсткий сарказм (Ein Jungling liebt ein Maedchen и Die alten boesen Lieder), призрачная таинственность сказочного мира сновидений (Allnaechtlich im Traume…) – всё это передано с такой гениальной яркостью и нюансировкой, что многие слушатели способны без труда воспринимать эту музыку и наслаждаться ею, даже не понимая немецкого текста.  
Для меня лично вся музыка Шумана от «Бабочек» и до сверхгениального, но, к сожалению, редко исполняемого ре минорного Скрипичного концерта – это, прежде всего, праздник Юности и Весны. Кто ещё мог так показать бег рваных облаков по холодному и синему мартовскому небу (фугато в 3-й части Фортепианного концерта)? Когда однажды я разбирал на рояле одну из песен Любви поэта у меня возникли – единственный раз в жизни – обонятельные галлюцинации: я явственно услышал запах сирени – а на улице, между прочим, стоял февраль!
14 апреля в Малом зале Любовь поэта пел выпускник питерской консерватории австралиец Эндрю Гудвин. Аккомпанировал ему Алексей Гориболь, который открыл концерт двумя пиесами Шумана для рояля соло – «Шопен» из Карнавала (памяти поляков, погибших в жуткой авиакатастрофе) и «Арабеской», соч. 18.
В общем, подтвердилось и то, что я раньше слышал об игре Гориболя и то, что доводилось слышать об Эндрю Гудвине.
Когда Гориболь играл Арабеску, мне вспомнились слова Андрея Белого о Достоевском: «за ним вся русская литература засеменила мелкой торопливой походкой петербургского обывателя». Арабеску Гориболь скомкал, маловразумительно пробормотал, как будто бы действительно куда-то торопясь – в целом, произвёл впечатление затрапезного тапёра из дешёвого одесского шалмана.
«Любовь поэта» Гориболь аккомпанировал тихим засурдиненным звуком, без каких-либо оттенков, но по-своему старательно и, похоже, что Эндрю Гудвину петь не мешал. Хотя Эндрю в апофеозной «Ich grolle nicht…» в самом патетическом месте… забыл текст Гейне (я его помню и так, но пришёл с нотами, так что мог документально подтвердить конфуз). Может быть, тенор сбился из-за несуразности аккомпанимента? Впрочем Гориболь и Гудвин – друзья, и навряд ли один станет произносить вслух горькую правду о другом.
Голос же Эндрю Гудвина, его вокальное мастерство и артистизм – выше любых оценок. Он свободно и незаметно для слушателя справляется с любыми вокальными трудностями, шутя берёт любые ноты и интервалы.
Ради Гудвина я остался и на второе отделение – расширить свой кругозор за счёт «экзотики» в виде песен Бенджамина Бриттена на стихи Томаса Гарди. Не пожалел – было познавательно и интересно.
Романсы Чайковского, коими программа вечера завершалась, - не моя музыка, однако голос Эндрю Гудвина делал чудеса.
После концерта, я попросил его поставить мне автограф не только на программке, но и на заглавной странице нот «Dichterliebe» - с датой 14.04.10: если доживу до старости, буду вспоминать пение австралийского тенора вечерами у камина. {jcomments on}
1