О, этот волшебный мир поэзии Михаила Щукина! Карнавальный, инфернально-саркастичный и, в то же время, романтичный, изящный, интимный до одури. Что-то от Босха и от Бердсли, от Гоцци и от Сомова. Страстный и нервный, раскрепощенный и романтически загадочный, импульсивный и сдержанный.
Стихи эти затягивают как смерч:
В бестиарии лолиты - из каморки трубочистов,
кокаином - с самолета, революцией - с ладони,
из флакона с жутким кремом и из тюбика горчицы -
двое бешеных фламинго приходили за любовью...
Вслушайтесь в этот дробный ритм: словно щелкают кастаньеты, словно стучат легкие каблучки - все более ускоряющееся огненное фламенко. Стоило об этом подумать, и тут же - призыв:
Перчатки - в соль! Фламенко - в душ! И выше юбки!
Волшебный мир, в который хочется погружаться, впитывая яркие краски строк, следить за тем, как
автор любуется своими изнеженно-капризными героями и чуть насмехается над ними, впрочем, не переставая любить.
И в мыльный шлейф и в мутный шар -
влезайте и покатимся!
Идемте, соня, в будуар -
за зверским издевательством.
Но издевательством является сама необходимость выбора, сложность выема любой строки, любого четверостишия, потому что, вникая в поэзию Михаила Щукина, хочется следить за хитросплетениями его виртузорных сюжетов, когда само вырывание из контекста некоего четверостишия является кощунственным и чуть ли не кровавым актом. Вырывание происходит "с мясом" - неизбежны потери, а их так не хочется, потому что уж очень многое теряется: не только смысл, а (и это главное) красота и музыка стиха. Кстати, о музыке. Эти стихи невероятно музыкальны, несмотря на их нервный, а порой несколько даже рваный ритм: порой они синкопичны, порой вальсообразны, порой вскипают взбудораженным скерцо, неистовым agitato.
А как вам такой Мефисто-вальс:
Локоть сдернут - да будет кий! -
мою голову прокатить
мимо рюмок, сигар, бумаг -
в Вашу лузу.
Амаретто. Кивок растяп-
подбородком - к лицу распят.
Ну вот, опять строки, с мясом вырванные из контекста. Впрочем, есть в таком выдергивании сохранение некой интриги: тем интереснее будет читать целиком, тем радостней будет знакомство с героями. Кто он - основной герой стихов Михаила Щукина? Истязаемый сомнениями Гамлет, примеряющий маски то Пьеро, то Арлекина? Или высокомерно-холодный, влюбляющийся, но не любящий Дон Жуан? Или оторванный от жизни страстный мечтатель Дон Кихот? Впрочем, автор несомненно выше ценит пусть даже бесплотные мечтания карикатурного рыцаря, нежели поверхностные томления избалованного сердцееда:
От мансарды - ведет канкан.
Отлупив и зашторив плотно,
сколько стоил бы Дон-Жуан -
в ежедневнике Дон-Кихота?
Этот многообразный, внешне условно-театральный, кукольно-изломанный персонаж великолепно-декоративного модерна, для которого любовь - безделица, на деле оказывается раздираемым жаждой познать все извивы страсти, страдающий от диссонанса, неизбежно возникающего от сопрокосновения грубости окружающего мира с его тонкой, уязвимой душой. Фантасмагорическое переплетение слов и смыслов, рисует его мир, тревожный, ранимый:
Погорячился - синдром горчицы - с райком и раем.
Но ты - как будда! А я - как будто ревнив и ранен.
....Я жалую вену,
артерий - не помню - кроплю их, мой демон!
Но милую пол, потолок или стену...
Так просит лилит изнасиловать еву.
А вот вполне "житейская" (хотя, без кавычек, конечно же, нельзя) история, написанная изысканно-лаконичным языком - начало:
...кофе стыл, давясь фарфором:
тест IQ -
я запомнила лишь "холост",
"не курю".
И заключение:
Кофе грел - возьмите! дальше! -
так и стыл.
Я - на утренник, а мальчик -
в монастырь.
Казалось бы, игра - и театральная, и азартная, и азартно-театральная, но драматическая и трагичная одновременно. Смешение фарса, гротеска и мистики:
- Рейна - плесните - по-прусски жестокого-с!
В бочке дрейфую - в крушение, видимо.
Но у меня аспирин и платок - для Вас -
с Фридой...
Не та ли это Булгаковская страдалица, умолявшая не приносить ей орудие собственного преступления, платок? А здесь не преступления и не суицид, а игра в преступления и игра в суицид, с помощью которой автор приоткрывает причины и следствия поступков своих героев:
Кого - под сон, кого - под шрам! В кого бы выстрелить?
...
В кого - дыханием ножа - Вы шли под бисером?
...
И успеваю каждый раз прослыть повешенным
...
Мое письмо Ваш нафталин читает пулями
Автор объявил "мораторий на мрак и на рацио", его мир светел несмотря ни на что, вопреки всему, порой из последних сил. Нигде и никогда не срывается он на упреки окружающей действительности, нет - он создает свой мир, хитроумный и ускользающий, где говорит Слово, где молчат, незримо присутствуя, незабвенные:
И между полного собрания М.Ц.
Он принимает солнечные ванны...
Прижимается хармс в ре-бекар и выходит у рихтера -
в дыме клавиш и под безымянным - безумными пятнами...
В числе которых русский царь, русский рыцарь, император собственных грез Павел:
- Павел-Павел... Это я - франко-прусский
колокольчик - звать слугу - не дозваться...
Павел-Павел, это я...
Табакерка!
И самое, пожалуй, личное:
...Вы читали меня белошвейкам и умницам
И давали курить клубу томных матрон...
Мне казалось - пьяны, но Вы только картавили,
гильотинами губ - отсекая мой рот.
Два стакана любви и протертые яблоки -
Вам подносит мистраль в запотевшем бистро.
Поразительный по тонкости автопортрет? Да, портрет, но не автора, а результата его Творчества, заставляющего наши души пылать и наслаждаться.
{jcomments on}