Тигрий Бажакин: Фигаро – это я сам!

Одной из самых ярких звезд прошедшего этим летом в Санкт-Петербурге VIII-го международного фестиваля «Опера - всем» и публика, и маститые критики признают солиста театра «Мюзик-холл», обладателя волшебно мягкого лирического баритона Тигрия Бажакина. Его Фигаро в «Севильском цирюльнике» Россини покорил сердца зрителей своей естественностью, глубокой и явной соприродностью артиста знаменитому художественному образу, включая характерную и очень выразительную пластику с элементами хореографии. Тигрий Бажакин, хорошо знакомый постоянным зрителям постановок «Мюзик-холла», любезно согласился ответить на вопросы «Вече С-Пб».

- Как Вы пришли в оперу: это было мечтой детства или в детстве вы мечтали, предположим, стать космонавтом или рыбаком, а потом кто-то на Вас повлиял?

- Я с детства осознавал, что натура у меня актёрская, и мечтал стать то кинорежиссёром, то физиком, то математиком, то историком, то футболистом. Я любил музыку, и моя бабушка видела меня поющим на сцене. Потому отдала меня в оперный кружок, а потом в музыкальную школу. После окончания школы она даже упросила родителей поехать в Краснодарский музыкальный колледж, и мы сели из моего города Ейска, в котором я вырос, и уехали в Краснодар. В школе я пел какие-то песни – в основном, естественно, советской и зарубежной эстрады конца ХХ века. Когда мы приехали в училище, там был только один педагог, к которому мы и попали. И как сейчас я понимаю, это была судьба, потому что во всём училище это был единственный педагог, у которого был настолько большой опыт работы с молодыми певцами. Его звали Вадим Вадимович Евдокимов, он был выпускником Нижегородской консерватории. Он преподавал оперное пение. Я начал петь ему песни, а он спросил вдруг: «Ответь для начала, куда впадают Кубань и Дон?» К счастью, я хорошо изучал географию в школе, потому и ответил, что в Азовское. Он сказал, что со мной уже можно о чём-то говорить, если я знаю, куда впадают эти две большие реки. Он был человеком, который не просто показывал, как нужно извлекать звук, а заставлял читать классическую русскую литературу, заставлял развивать эрудицию, которой, я считаю, должен обладать оперный певец. Потому что сама структура оперного вокала – это чистой воды инженерия. И ещё, конечно, певцу необходимы иностранные языки. Евдокимов заставлял меня петь на итальянском. И мне приходилось, хотя где-то, может, и не хотелось в 17 лет учить язык, но в училище нашелся хороший педагог по итальянскому, который нас многому сумел научить – и большое ему за это спасибо.

- Вы потрясли образом Фигаро бывалую театральную публику музыкально, артистически, а местами даже хореографически. Немного хотелось бы узнать у Вас о замысле режиссёра. Я не очень понял, что господин Фрай хотел сказать, когда протагонисты поднимались и начинали петь из оркестра. Я не очень уловил эту идею – как её можно выразить словами?

- Если бы нам режиссёр не рассказал и я не посмотрел пару его видеоинтервью до этого, то я, наверное, тоже не уловил бы эту идею. Может быть, что это не так хорошо читалось с той площадки, где мы выступали, потому что мы выступали там первый раз, и практически не репетировали, если не считать двухчасовой репетиции до спектакля. А идея такая: всё, куда попал зритель, это мир музыки, и нет разделения между человеком-хористом, солистом и дирижёром. Всё это музыканты, которые извлекают музыку, и хористы, которые по сюжету оперы являются слугами графа – играют придворный оркестр.

- Я бы тогда посадил бы ещё и в партер кого-нибудь, чтобы вставали, выходили и пели… На прошлом фестивале Вас запомнили в качестве королевского гвардейца брата Манон в пуччиниевской «Манон Леско», и мне сказали, что Вы пытались найти в этом человеке что-то хорошее, а по сюжету аббата Прево это законченный циник и злодей. А у Вас было какое-то свое видение. Как Вы относитесь к образу Фигаро, если у Вас такое личное отношение к тому, кого Вы поёте?

- Я вижу в Фигаро самого себя. Почему, может быть, у меня эта роль хорошо получилась с актёрской точки зрения. В партитуре «Цирюльника» есть слова Фигаро, в которых он подчёркивает, что всё, что он делает, делает ради собственного удовольствия. В принципе, как я себе и представляю, таково и моё мировоззрение.

- Фигаро, а значит и Вы, любите то, что сейчас называют «движухой», кипишем, ну и поинтриговать ради копеечки?

- Если от удовольствия получать ещё и заработок, то почему бы так не жить? Поэтому один из любимых моих образов, которые я спел, это был и есть Фигаро. Да, это просто человек, который любит жизнь, движуху, ну и не пренебрегает возможностью подзаработать любым некриминальным способом.

- Мне показалось, что Савелий Андреев немножко не вошёл в образ, когда надо было изображать солдата. Марш предполагает, выпрямленную спину, а у него вид для солдата, тем более, подвыпившего, был слишком интеллигентный – надо погрубее лицо было сделать… Он же должен нагло требовать у Бартоло постоя, он должен играть наглеца, коим он, может, и не является по природе. Это же роль внутри роли, что особенно интересно.

- По концепции спектакля режиссёр не предполагал, что граф Альмавива должен изображать пьяного солдата. Может быть, это не так хорошо читалось и это недостаточно хорошо выглядело со сцены, потому что, при всём моём уважении к Савелию, его высоким партнёрским и вокальным качествам, думаю, что всё-таки работа с режиссёром не была, к сожалению, доведена до конца… Это была недоработка режиссёрская и актёрская немножко, потому что времени было не так много.

- На «Цирюльнике» я сидел в первом ряду с Никой Стрижак, и мы иногда обменивалась мнениями. Она считает, что все известные иностранные оперы нужно петь по-русски ради публики, пришедшей на спектакль. А Вы как считаете?

- Я жёстко стою на принципах того, что всё надо петь на языке оригинала. И даже если можно что-то сказать на языке той страны, где опера исполняется, должны быть точечные моменты, где можно что-то изменить или добавить, но в основном всё нужно петь в подлиннике. Атлантов говорил об этом: есть музыка слова. Ведь непрофессионалы, которые не занимаются музыкой, не понимают, что если мы переводим, например, на русский язык, то меняется и структура музыки. То есть, если мы поём «la bella» или «красивая» - это разное количество нот, и получается разная музыкальная структура.

- Мое мнение, что в случае таких знаменитых опер как «Кармен», «Севильский цирюльник» или «Золото Рейна» мы должны иметь в театрах не менее двух вариантов: детский, нафталиновый, доступный, в переводном варианте. И обязательно аутентичный на языке оригинала. А случается ли Вам исполнять какую-то партию, которая Вам неприятна? Или непонятна музыка?

- Я стараюсь не исполнять то, что мне не нравится. Ближайший не очень понятный мне образ – возлюбленный Иоанны д’Арк бургундский рыцарь Лионель из «Орлеанской девы» Чайковского. Когда я начал разучивать эту партию, я не понимал практически ничего – из музыки, из того, чего хочет мой герой. Я читал, как читает, наверное, восьмиклассник «Преступление и наказание» Достоевского. Но когда ты начинаешь изучать первоисточник, историю создания оперы, когда ты послушаешь симфонические произведения Чайковского, когда ты начинаешь себя готовить к этому, конечно же, ключи постепенно начинают падать тебе в руку.

- Какими партиями, помимо Лионеля, вы будете радовать нас в новом сезоне?

- Пока театр нам не озвучивал, какую оперу мы будем ставить в следующем сезоне. Это остаётся загадкой. Но точно знаю, что у нас будут гастроли в Сочи с «Доном Паскуале», в Германии с «Орлеанской девой», и у нас с Савелием ближайшая будет поездка в Италию на две недели на стажировку во Флорентийсий театр – Teatro del Maggio Musicale Fiorentino. Там будем совершенствовать своё мастерство, набираться опыта. Какую партию хотел бы спеть? Задумываюсь над Джанни Скикки – это типаж Фигаро, только постарше и покрепче. Ну и что-то из молодого Верди, например Эцио («Аттила»). Из русской музыки хотел бы спеть Роберта из «Иоланты».{jcomments on}