НАТАЛИЯ ТАНЬШИНА: НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ//ЛУИ-ФИЛИПП. ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ
НАТАЛИЯ ТАНЬШИНА: НИКОЛАЯ ПЕРВЫЙ. ЛУИ-ФИЛИПП. ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ
В издательстве «Политическая энциклопедия» вышла монография Н.П. Таньшиной «Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского», М., 2018. Исследование осуществлено по гранту Правительства Российской Федерации в рамках подпрограммы «Институциональное развитие научно-исследовательского сектора» государственной программы Российской Федерации «Развитие науки и технологий» на 2013 – 2020 гг. Договор № 14.Z50.31.0045.
- Наталия, двойной исторический портрет - идея, заимствована у Плутарха? В чем ее удобство в частном случае с Николаем Павловичем и Луи-Филиппом?
- Не знаю, насколько «виновен» в этом Плутарх, он – автор знаменитых сравнительных жизнеописаний, где сравниваются один эллинский политик с похожим на него латинским: царь с царем, трибун с трибуном, полководец с полководцем. С тех пор двойные портреты стали, действительно, весьма популярным жанром. Например, в той же современной Франции, но там историки, следуя за Плутархом, создают сравнительные биографии персонажей, разделенных относительно большим временным периодом. Например, французский ученый Патрис Генифе недавно опубликовал сравнительную биографию Наполеона и Шарля де Голля. Хотя есть даже сравнительные биографии Наполеона и Гитлера, как, впрочем, Гитлера и Сталина. Я же сравниваю государей, которые правили синхронно, один — в России, другой — во Франции. И в плане написания такого двойного портрета я вовсе не первооткрыватель, скорее, продолжатель: целую серию двойных портретов французских и российских государей создал известный российский франковед Петр Черкасов. Для исследователя, занимающегося двусторонними отношениями, такое сравнение напрашивается само собой. Другое дело, что в ходе такого сравнения можно прийти к вовсе неожиданным результатам.
Сравнение — это очень важный методологический прием, который позволяет увидеть то, что без применения компаративной методики не всегда очевидно. Например, Марк Блок, замечательный французский историк, один из основоположников школы «Анналов», изучая аграрную историю средневекового Прованса решил сравнить ситуацию во Франции с английскими огораживаниями. И, оказалось, в этих процессах было много общего, а до применения такого сравнения это ускользало из поля внимания исследователей. То же самое касается личностей правителей России и Франции. Если их рассматривать по отдельности — они представляются абсолютно непохожими. В исторической памяти сформировались устойчивые представления о противоположности двух монархов, да и сами они никогда бы не согласились со своей общностью. Один — «жандарм Европы», «рыцарь самодержавия», «душитель революций», убежденный сторонник принципа легитимизма, вынужденный признать режим Июльской монархии, но до конца своих дней считавший Луи-Филиппа узурпатором трона, «похитившим» корону у малолетнего герцога Бордоского, и так и не пожелавший называть его, как было принято между коронованными особами, «государь, брат мой». Другой — «король баррикад», «король-буржуа», получивший корону в результате Июльской революции 1830 г., ставшей катализатором революционной бури, пронесшейся по Европе. Все это верно, но это одна сторона медали. А если взглянуть на другую сторону, то при внимательном рассмотрении окажется, что при всем внешнем различии и даже противоположностях обоих монархов, между ними было очень много общего. Я это заметила, когда начала сравнивать их по пунктам: это касается детства, воспитания, взросления, даже обстоятельств прихода к власти, стиля и практики правления. Даже к одному психологическому типу относятся. Так бывает в отношениях между людьми: люди очень похожие, родственники, например, порой трудно уживаются, и им кажется, что они абсолютно разные! Насколько я это убедительно показала, судить читателям.
То же самое можно сказать о двух режимах. На первый взгляд, самодержавие Николая I и либеральный режим короля Луи-Филиппа — две противоположности. Но только на первый взгляд. В России, действительно, существовало самодержавие, но готовое пойти на реформы, пусть и ограниченные, умеренные и осторожные. Либерализм Луи-Филиппа, именуемый по названию династии орлеанизмом, — это либерализм умеренный, это либерально-консервативный синтез, сочетавший либеральную категорию «свободы» с консервативной ценностью «порядка». Николая I современные исследователи именуют «консерватором с прогрессом», а его правление подготовило эпоху Великих реформ его сына Александра II. И Луи-Филипп: современные французские исследователи именно в Июльской монархии усматривают наброски современных политических институтов Франции.
- Вы говорите о французской русофобии и российском преклонении перед французской культурой и искусством. Но ведь есть и противоположные примеры: "французик из Бордо" Грибоедова, "Monsieur l'Abbé, француз убогой" Пушкина, с одной стороны, и любовь и внимание к русской литературе того же Проспера Мериме, с другой. Может, все не так однозначно?
- Абсолютно согласна с Вами. И примеры и одного, и другого можно продолжать и продолжать. Тот же Николай I, при всей своей «нелюбви» к Луи-Филиппу, к Франции как таковой, к ее культуре, истории, относился с огромным уважением. Не говоря уже о личности императора Наполеона. В кабинете Николая на рабочем столе находился бронзовый пресс-папье, изображавший Наполеона. Однажды, непосредственно после Июльской революции, после очень живых прений государь указал на это пресс-папье послу Франции герцогу Мортемару со словами: «Вот кто умел управлять вами. Николай активно использовал французские таланты, вспомним знаменитого Монферрана, или главного художника-баталиста Луи-Филиппа Ораса Верне, создавшего целую галерею образов императора и его окружения. Или любимый французский актер Николая Павловича с такой же фамилией, Верне. Николай любил романы Ежена Сю, но не любил Гюго и Дюма.
С другой стороны, россияне, воспитанные на французской культуре, литературе, французскими гувернерами, оказавшись во Франции, порой не находили ее, эту привитую им с детства культуру, как тот же князь П.А. Вяземский, долгие годы бывший «невыездным», и, наконец-то, в 1838-1839 гг. оказавшийся во Франции. В письме от 22 августа 1838 г., написанном по дороге из Страсбурга в Мец, он сообщал: «Странное дело! Я не нахожу Франции... Все тихо, все безмолвно! Нет ни одной водевильной сцены. Ни слова не слышу о политике. Cette belle France — Тамбовская губерния...»
В целом, на уровне быта, политической системы, нравов, Париж и парижане оставляли у наших соотечественников весьма противоречивые впечатления. Тому же Вяземскому и «бороду долго бреют», и «белый хлеб не хорош», и «мороженое снеговато», и «портные здешние мучители», — но все это, по-видимому, мелкие придирки. В целом, на мой взгляд, отношение к Франции и французам было скорее, трепетным. Разочарование — оно естественно; так всегда бывает, когда мы жизнь изучаем по книгам, а в реальности она оказывается несколько иной.
А теперь взгляд французов на нас. В оценке и восприятии ими нашей страны не было золотой середины. Нас либо любили, либо ненавидели. Второе было, к сожалению, гораздо чаще. Характерный момент: въезд иностранцев, особенно французов в Россию при Николае был предельно ограничен: государь опасался распространения пагубной «революционной заразы». Но запретный плод сладок, и ограничения только стимулировали интерес французов к России. Несмотря на то, что в нашей стране побывало немало французских путешественников, оставивших свои наблюдения и путевые заметки, всему миру известна до сих пор одна работа о России, в которой создан образ дикой, варварской страны, «царства фасадов». И автор известен всем — маркиз Астольф де Кюстин, в 1839 г. совершивший путешествие в нашу страну и спустя четыре года опубликовавший книгу «Россия в 1839 году». А, между тем, за успехом, славой и деньгами отправлялись в Россию многие писатели, художники, музыканты. Это, например, принцесса Матильда, племянница Наполеона Бонапарта и супруга дипломата, мецената и миллионера Анатоля Демидова, супруги Виардо, легитимист Поль Жюльвекур, супружеская чета инженеров-геологов Оммер де Гелль, посол Франции в России Просперт де Барант, филолог Шарль де Сент-Жюльен, долгие годы служивший в России…
- …А еще великий французский композитор Гектор Берлиоз и знаменитый парижский пианист и композитор австро-венгерского происхождения Франц (Франсуа) Лист. Мотивированный же польско-имперским конфликтом русофоб Шопен, живший в Париже с российским паспортом, в Россию, в отличие от своих коллег, на хорошие гастрольные заработки не поехал…
- …Да, и Лист, и Берлиоз. Многие французы оставили свои впечатления о России, и в целом им у нас понравилось. Парадоксально, но мы сами, по какой-то непонятной традиции, напоминающей самобичевание, продолжаем ссылаться на Кюстина и смаковать его выводы. А работы других его соотечественников не знаем. Между тем их изучение позволяет сделать вывод о том, что русофобия — это во многом явление политического свойства. Французы, бывавшие в николаевской России, в большинстве своем оказывались если не русофилами, то отнюдь не русофобами. Надергать негативных цитат легко и из вполне благожелательного Баранта, а из цитат Кюстина несложно создать и очень позитивный облик России, что, кстати, можно наблюдать на той же интерактивной выставке «Россия - моя история», — там сплошь цитаты из Кюстина. Проспер Мериме заслуживает отдельного разговора. Именно во многом благодаря ему французы начали менять взгляд на Россию. Сначала через литературу. Именно Мериме познакомил французов с рассказами Ивана Тургенева. Тем самым была подготовлена «идейная» почва для будущего франко-русского союза, когда презрение и ненависть резко сменились на восторг и обожание.
- …И с творчеством Пушкина, прежде всего, с которым Мериме вел личную переписку.
- Но Пушкина французы не полюбили, посчитав его подражателем собственной французской литературы – Парни, Вольтера, Шенье…
- Вы часто упоминаете Вашего научного руководителя Ирину Аркадьевну Никитину. А что из ее методик исторического исследования Вы используете в своих трудах?
- Сейчас как-то «неприлично» быть классическим исследователем; необходимо просто изобретать и применять новые методы, иначе ты прослывешь «позитивистским троглодитом». Или все говорят о междисциплинарности, что, несомненно, правильно и нужно, и применять ее начали активно историки все той же школы Анналов, хотя на практике междисциплинароность часто «пробуксовывает». Ирина Аркадьевна Никитина была классическим историком и педагогом. Историком, конечно, своего, советского времени, но и времени «старорежимного», в плане образования и подготовки, прежде всего. Прекрасно знала языки, превосходная пианистка и музыкант, блестящий знаток литературы. Вот этому, прежде всего, у нее надо учиться. Может быть, ее имя не так известно, как имена тех же Барга и Черняка, ее друзей и коллег, которые были для нее просто «Мишей Баргом» и «Фимой Черняком». Но она создала школу. Еще я у нее училась отношению к тексту. Конечно, это очень досадно, находить в своих опубликованных текстах ошибки, мы все спешим, но я всегда вспоминаю слова Ирины Аркадьевны, которая постоянно повторяла: «Лев Толстой переписывал начало «Войны и мира» 15 раз, и он был гением!» И еще всегда со мной ее слова: «нет предела совершенству». А еще это теснейшая связь между историей и литературой, связь самая классическая, но о которой, порой, забывают. И этому тоже учила И.А. Никитина. Ведь невозможно изучать эпоху Николая I, историю России и Франции, без Пушкина, например. Ирина Аркадьевна мне часто говорила: «Помните, с чем из Парижа вернулся граф Нулин? С ужасной книжкою Гизота». «Гизот», он же Франсуа Гизо (по-французски — Guizot), — известный французский политик, министр Луи-Филиппа, моя первая большая «научная любовь».
Или возьмем Францию. «Франция скучает» — эти слова были сказаны поэтом-романтиком, Альфонсом де Ламартином, который, кстати, в 1848-м был недолго министром иностранных дел в республиканском временном правительстве, а люди творческие, как правило, очень тонко чувствуют ситуацию. Но во Франции Луи-Филиппа «скучали», точнее, жили и творили, великие писатели: Бальзак, Дюма, Гюго, Стендаль, Мериме, и список можно продолжать. Как правило, эти люди не были сторонниками Луи-Филиппа, а легитимист Бальзак свой гений использовал для дискредитации «гнусной», по его словам, Июльской монархии. То есть литераторы задавали тон, формировали моду. Луи-Филипп потерял свой трон, ушел из жизни, а романы продолжали читать. Наверное, именно детский интерес к романам Стендаля, Гюго, Бальзака и определил мои взрослые, профессиональные интересы. Но в романах Бальзака я увидела не «гнусную» Июльскую монархию, а нечто другое. Но это уже к вопросу о том, что у книги столько интерпретаций, сколько у нее читателей.
- Я в свое время, еще лет 15 назад, сравнил личность и особенности правления Владимира Путина с персоной и способом администрирования Николая Первого. Корректное ли это сравнение, на Ваш взгляд, как специалиста по 19-му веку и, соответственно, по Николаевской эпохе?
- Не Вы один делаете подобное сравнение. Это встречается часто, особенно в публицистике. Мне это тоже, конечно, приходило на ум. Особенно в том, что касается внешней политики и так называемой «русской угрозы». Как только Россия усиливает свои позиции или предпринимает активные внешнеполитические действия, так тут же Запад накрывает русофобская волна. Так было во время правления Николая I, свидетелями подобной ситуации являемся и мы с вами. Кстати, информационные войны, которые сейчас у всех на слуху, были и в отношениях между Россией и Францией при Николае и Луи-Филиппе, только их тогда называли «журнальными», и развернулись они во многом после публикации книги Астольфа де Кюстина. Другое дело, что, как и сейчас, эту русофобскую волну трудно было сбить. Нам не верят ни сейчас, ни тогда. Кстати, это прекрасно понимала императрица Александра Федоровна, супруга Николая I, заметившая в разговоре с Кюстином (а маркиз, напомним, встретил самый радушный прием у Николая, который потом горько сожалел, что сам покровительствовал «этому негодяю»): «Если мы вам понравимся, вы скажете об этом, но напрасно: вам не поверят; нас знают очень мало и не хотят узнать лучше». То есть у Запада есть своя Россия, вовсе на нашу страну не похожая. Русофобия возникла не из систематизации западного опыта контактов с русскими, а как внутренний для западной культуры антиобраз, на осуждении которого и формировалась отчасти западная идентичность. Перефразируя Вольтера, можно сказать, что если бы России не существовало, то ее следовало бы выдумать. И напрасно многоопытный министр иностранных дел России К.В. Нессельроде полагал, что «русофобия пройдет, как прошли другие безумства нашего века». На дворе уже ХХI столетие, но термин «русофобия», как, например, и «антисемитизм», никуда не ушел из политического лексикона, а русофобия как явление, к сожалению, составляет важнейший атрибут современных международных отношений. Вот это очень сближает Россию Николая Павловича и Россию нынешнюю. Потом, и Владимир Путин, и Николай Павлович — сильные политики, что бы о них не говорили, и люди долга. И отношение к ним на Западе сходное. Николая называли новым Атиллой, а русских — новыми гуннами, готовыми заполонить Европу. Россию нынешнюю тоже обвиняют в экспансии, но так было всегда, это не связано с Путиным лично. Вспомните американскую «доктрину сдерживания». Политика «импортозамещения» тоже сближает, как и активный и спортивный образ жизни. Даже политика в области образования. Николай — человек точного склада ума, особо ценил инженерное, военное дело. В современной России история, как наука, к сожалению, тоже не является, на мой взгляд, приоритетной. В то же время, публикация моей гуманитарной книги стала возможной благодаря финансированию со стороны государства (грант Правительства РФ в рамках подпрограммы «Институциональное развитие научно-исследовательского сектора» государственной программы «Развитие науки и технологий» на 2013 – 2020 гг.). Кроме того, книга — результат исследований в рамках научно-исследовательской работы, осуществляемой мною в РАНХиГС. При всей схожести Владимир Путин, на мой взгляд, более гибкий политик, чем Николай I. Но это тема для отдельной серьезной беседы. {jcomments on}