* * *
Я придумала этот город, непохожий на все на свете:
Сочинила изгибы Мойки и причудливые мосты,
Расплескала стихи Невою, превратила дыханье в ветер…
Я придумала этот город, чтобы в нем поселился ты.
* * *
Не ходите в осеннее поле:
Не для слабых – братанье с судьбой.
Нет в России ни солнца, ни воли,
Только ветер над мертвой травой.
Поле – грозный простор онемелый.
К гулкой бездне лицо запрокинь –
Словно колокол вымазан мелом,
Облаками подернута синь.
В резонанс с безъязыким набатом
Сердце бьет в ледяной пустоте,
Понимая, что будет расплата
На последней предзимней черте.
* * *
Две ласточки, а может быть, одна…
Крылатою тоской разрезан воздух,
И тают стекла южного окна,
Где солнца нет и проступают звезды.
Лечу – куда? Порвав уже с Землей,
Теряю путь в пульсации мерцанья,
И взгляд не поспевает за строкой,
Двоящейся хвостатым начертаньем.
Та ласточка…А может быть, и я…
И росчерк с вышины кому пророчит
О таинствах смертельных бытия,
Заканчивая звездным многоточьем?
БАЛЛАДА В СТИЛЕ РОКОКО
Лепет листьев кленовых сплетает баллады,
Зелень кроны подобна шерстистому зверю,
Что в берлоге небесной клубится сердито.
Не надейтесь, баллада его не забыта.
Я ее, словно платье из шелка примерю,
Золотистого шелка, что достоин баллады.
Я под кленом лежу на траве беспечально
И смотрю в недоступное зрению небо
Сквозь зеленого платья струящийся полог.
Этот час безмятежный пленительно долог.
Я в плену, мне хватает и песен, и хлеба,
И баллада моя, словно сон, беспечальна.
Шелест широколистный многошумных шерстинок
Вкруг меня нарастает прибоем зеленым.
Отплываю туда, где руно золотое,
Пряча в тихом забвении слово такое,
Что балладу расплещет по ожившему клену
В шелковистом журчанье золотистых шерстинок.
* * *
Апельсин – словно солнце в расцвете,
Соком брызжущее акаций.
Но овеянный синью ночною,
Безответной полночною тенью,
Апельсин, тоской осененный,
В этот час становится синим.
И синеют, мерцая, дольки,
Словно всполохи газа в горелке
На моей полутемной кухне,
Столь затерянной во Вселенной,
Что ее осветить невозможно
Даже солнечным соком акаций.
Там синеет луна на блюдце,
Словно был апельсин разрезан
На круги колес запоздавших,
Не успевших велосипедно
Проскользнуть через даль молчанья,
Растворившего тень влюбленных
Под рассветный призыв акаций
В час, когда возвращается солнце.
* * *
Улыбнись, визави, раз мы сели напротив,
Если что-то случится – ты меня позови.
Мои мысли…Ах, надо бы розгой пороть их!
Никогда мы не скажем всерьез о любви.
В каждой шутке всегда есть немного от драмы,
В каждом фарсе – трагедии скрытый накал.
Лжива роль недоступной, но преданной дамы.
Яд из перстня Изоры в чей струится бокал?
Мы играем чужих – и становится страшно:
За неделей неделя осыпается жизнь,
Но должна вавилонская быть разрушена башня,
Потому что над ней потревожена синь.
* * *
Мне не хватало глобуса над городом
Напротив от Казанского собора.
Вечерний снег подтаивал за воротом,
Мобильник отыскала я нескоро.
Призывный звон, чуть слышный в шуме Невского,
Мой звездный сон, наполовину вещий,
Несбыточный, зато весомей веского,
В котором жизнь отчетливей и резче…
Туман дома обмазывает солодом,
Но твой звонок и в слякоть душу лечит.
На глобусе, вознесшемся над городом,
Найду координаты нашей встречи.
* * *
Угол пятый являя собою,
В перекресток вонзился, как нож,
Узкий дом с темно-серой стеною –
На корабль он немного похож.
Пестрой пеной бурлят пешеходы,
Плотен ветра морского нажим,
Здесь проносятся моды и годы,
Как летучие рыбы машин.
Но в порыве дерзанья бесстрашном,
В небо зодчим заброшена встарь,
Приютилась прозрачная башня,
Как на клотике мачты фонарь.
Пусть изменчиво все во Вселенной,
В келье той за старинным столом
Кто-то пишет рукой несмиренной
Наши судьбы над пятым углом.
И струится строка из-под пальцев,
В ней благая заложена весть:
Есть для нас, сумасбродов-скитальцев,
Измеренье под номером шесть…
АНИЧКОВ МОСТ
Нас мало, нас, может быть, четверо…
Мост блестит под ногами, как будто я млечным путем
Прохожу в этот вечер, и смотрит атлет с пьедестала,
Как скользит моя тень, непохожа на ту, что я днем
Выводила, боясь, чтобы в спешке она не отстала.
Крепко четверо держат плененных коней под уздцы,
Но я знаю верней – у коней есть незримые крылья,
О таких лишь мечтали прошедших столетий певцы,
Глаз косящих огни различаю сквозь серую пыль я.
Говорю я: Скорее снимите с Пегасов узду,
Пусть свободно пойдут по базальтовым тлеющим блесткам
Вдаль, где видно едва на хвосте семизвездья звезду.
Будет ветер в лицо – ледяной, как пощечина, хлесткий.
Я скажу вам еще, что в совсем недалеком «потом»
В нашем старом, но нами немного подправленном мире
Мы с моста улетим за порывом ветров вчетвером,
Ведь крылатых коней здесь поставлено Клодтом четыре.
* * *
Закрыты окна плотной шторой.
Она, искрясь и серебрясь,
Колышет пестрые узоры,
А их причудливая вязь
Уносит мысль о том, что утра
Свет бьется птицею в окно,
В ловушку шелка с перламутром,
И долго в комнате темно.
Стоят часы, и лишь под вечер,
Чуть сдвинув сонную парчу,
Плененный шторами прошепчет,
Что с тьмой борьба не по плечу,
Что умер свет, и только шторы
Узор напомнит иногда
О лучезарном дне, который
Бесследно канул в никуда.
* * *
Заедая оливками,
Пили кофе со сливками,
Чуть смеясь над дарами гурманскими.
Только коротко, долго ли –
Но тропинками колкими
Уходили в поход новобранцами.
Залегло безмаршрутие
На пути-перепутия –
Ни пешком, ни ползком, ни на цыпочках.
Только память старается
И поет-разливается
Под сурдинку на старенькой скрипочке,
Как в саду под оливами
Говорили лениво мы
О высоком, о вечных материях.
Наслаждались (не поздно ли!)
Виноградом и розами,
Позабыв о финале мистерии.
* * *
Этой странной зимой,
Приносящей косые дожди,
Что стучат по стеклу
Из провала озябнувшей ночи,
Этой странной зимой
Непредвиденно встретились мы,
Не дослушав о чем
Нам насупленный сумрак пророчит…
БРОДЯЧАЯ СОБАКА
1.
Поэт, как муха на липучку,
Летел под свод «Бродячей суки».
Двадцатый век устроил взбучку –
Не до эстетской стало скуки.
И вновь роятся здесь поэты –
Им тоже судьбы уготованы,
Но века нового приметы
Еще нечетко прорисованы.
2.
Удел собак бродячих – одиноко
Таскаться по обшарпанным углам,
Искать тепла и – вечная морока –
Побои знать за каждый смелый «гам!».
Не потому ль так душно мне в «Собаке
Бродячей», и под звон и шелест строк
Тревожусь я в кирпичном полумраке,
Что свод над головами невысок?
3.
В «Бродячей собаке» бывать не люблю –
Кирпичные тесные стены
Сдавить норовят тех, кто кум королю
И тех, кто изящно-надменны.
Приземистых сводов кровавый окрас
Ведет мою память в провалы,
Где я повстречать не хотела бы вас –
Враждебно-тюремны подвалы.
Еще один миг – и уже закричу
(О четкая жуть наважденья!),
Что я не хочу, не хочу, не хочу
Далеких времен повторенья.
* * *
Мой радужный мир пузырем по воде
Плывет по Вселенной неведомо где.
Дождинка слетела с незримых небес –
Пузырь зародился, блеснул и исчез.
За каплею капля на зыбкую гладь…
Я вижу, как просто миры создавать.
Растает один, возникает другой…
Стоит над рекою дремотный покой.
УТКИ
Мира и горя мимо…
У крупноблочной застройки –
Плесенью пахнущий пруд,
Возле огромной помойки
Серые утки живут.
Мимо бутылок и склянок,
Ярких обрывков фольги,
Мимо бомжующих пьяных,
Мусорной пестрой пурги –
Утка, утята за нею
Тихой эскадрой плывут.
Жаль мне, что так не умею
В выбранный верить маршрут,
Так же по жизни кромешной
Следовать верным путем,
Чтоб от движений неспешных
Смысл обретал водоем.
* * *
Мы возникаем из небытия,
Чтоб к травам на мгновенье прикоснуться,
И встречному печально улыбнуться,
И чашу изготовить для питья.
Наш незаметен будничный уход,
Но пиалы осколок в землю ляжет,
И кто-то нитью в память имя ввяжет,
И под звездой травинка прорастет…
* * *
Когда наденешь времени доспехи,
Становишься стрелой, летящей к цели,
Пусть ржавчиной проедены прорехи
И подвиги до смерти надоели.
До смерти и останется полшага,
До столкновенья с вражеской стрелою…
Но главное – посмертная отвага
Остаться хоть немного, но собою.
Приходит срок спадать с плеча доспехам,
А целям и заветам – под ногами
Кружиться, разметаемыми смехом,
Казаться перемятым оригами.
Но все же остается после боя
Что избежит назначенного часа,
Что, может, называется тобою,
А может, просто вечности гримаса.
ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ
1.
Мне кажется, я чья-нибудь ошибка,
Меня лишь не успели зачеркнуть:
Все в жизни перемешано и зыбко,
Как будто не подходит к форме суть.
Калачиком свернусь под одеялом
И, может быть, мурлыкать научусь,
Чтоб в комнате теплей немного стало
И растворилась сумрачная грусть…
2.
Я черновик, набросок, слепок пробный,
Мой облик неожиданно текуч,
Подобья не добился Бесподобный –
Неверен отраженный слабый луч.
Мой случай непредвиденный, особый,
Но я уже угадываю путь:
Дождаться, как актеру новой пробы
И все же состояться как-нибудь.
* * *
Нитку тяни из кудлатой кудели,
Веретено – поплавком на воде
В этой огромной предвечной купели,
Быстро плывущей неведомо где.
Нитку крути – пусть завьется покрепче,
Дёрни – на прочность она хороша.
Брызги лучистые весело мечет
Рыбка-летунья – шалунья-душа.
Ниткою вьется дорога по водам,
Ветер в лицо упоительно свеж.
Если захочется к новым свободам –
Нитку обрежь.
* * *
Загадка мозаичного панно –
Прообраз расколовшегося плана
Вселенной, что утратила давно
Единство. Словно брызгами фонтана
Дробится изначальная струя,
Хотя вода, казалось бы, все та же.
Две крошечные капли – ты и я –
Осколочки, не помнящие даже
Сюжет картины мира, где должны
Мы занимать задуманное место.
Расколот свет, и больше не нужны
Те искры, чье значенье неизвестно.
Кому теперь кусочки собирать
В узоры по неясному наитью?
Что посохом слепому может стать?
Что путеводной выберется нитью?
СКАЗКА ДЛЯ ДЕТЕЙ
В старой сказке говорится – ожерелье у царицы
Разорвалось – укатился жемчуг в море.
Только шустрые рыбешки все собрали понемножку
И на нитку нанизали зерна вскоре.
Я словечки подбираю, для чего – сама не знаю,
Но упрямо их увязываю в строчки.
Может это украшенье принесет вам утешенье,
Если только хватит сил дойти до точки…
* * *
У канала, в кафе, в сигаретном дыму
Смыслы брезжили.
Было ясно тогда, а сейчас не пойму –
Путь мой прежний ли?
У канала, в дыму, в сигаретном кафе
Было жутко ли
Объявить старым мыслям аутодафе
Между шутками?
Из кафе, сигареты бросая в канал,
Поздно вышли мы.
Лишь нутро у метро и вокзала провал
Что-то слышали…
* * *
…Рукописи не горят…
Создатель, я знаю, как трудно, как больно, как страшно
Всю ночь проработав, на рукопись глянув с утра,
Увидеть везде лишь одни вавилонские башни,
Понять, что вымарывать новые строфы пора.
Поверь, что библейских потопов страшнее пожары –
Сожженье страниц. Не поможет здесь Ноев ковчег.
И не восстановится больше мой замысел старый,
Что, может, был лучшим, но в пламени сгинул навек.
Создатель, я тень на клочке обгоревшей бумаги,
Лишь эхо Твое, голографии зыбкая стать.
Но верю, Тебе хватит сил и безумной отваги
Свой замысел вспомнив, все заново пересоздать…
* * *
Ночного прибоя замедленный рокот,
Приливы-отливы безликой волны –
Биение пульса в предчувствии рока,
В предзнанье безмерно-неясной вины.
Извечной трагедии сдержанный ропот –
Под властью эмоций слова не сильны.
Срывается хор в обезумевший шепот,
Распевы инферно фатально темны.
Но мир встрепенется, задет камертоном –
Неведомо чистым напевом зари.
Уж ветер над морем повеял озоном,
Садами былые цветут пустыри.
Прощайся с кошмаром, с мучительным стоном,
Без страха на мир пробужденный смотри
До завтрашней ночи…
* * *
Броженье плодов винограда,
Пьянящий хмельной аромат,
Лозы вечно юной отрада,
Волны опьяненный накат,
И пляски под звездные бубны,
И влажная нежность травы…
Не выдуман день еще Судный,
И мы еще свято правы.
Правы пред серебряной рощей
Олив под сияньем луны,
Где взять нас в объятия хочет
Земля без алчбы и вины.
В священном танцуй упоенье,
И Парку не стоит корить,
Когда, задремав в упоенье,
Она оборвет твою нить.
ЭДИП
Брести, в страшном сне, повинуясь оракулу,
На ощупь, плутая в сплетениях истин,
Дорогу искать, чтоб меня же оплакали,
Когда на плечах грех безмерный повиснет.
Дойти до конца, где безжалостность знания
Меня ослепит безысходным терзаньем:
Ужасно, что сбыться смогло предсказание
И мир разбивает моим же признаньем.
(И мир разобьется моим же признаньем)
Померкнул свет дня пред пустыми глазницами,
Пристал мне изношенный посох слепого,
Лишь мысли-зарницы летят вереницами
Туда, где яснеют мне жизни основы.
* * *
Пленительно пели звенящие струи,
И полнился девы поющей кувшин…
Роскошному дню сотворив аллилуйю,
Отринул дары и ушел я один.
За горным хребтом – за спиною дракона –
Разгневанным оком высоких небес
Закатится солнце. Нет воле закона,
Но нет и дороги сквозь девственный лес.
Прости, мое в саклю ушедшее солнце!
Тебя вспоминаю и вижу сейчас,
Как тенью твоею к безумцу крадется
Под кровлею звездною царственный барс.
Со страстию страсть, словно с силою сила
Схлестнулись в объятьях. Погибшему – честь.
…Я поздно пойму, что меня погубила
Любви, мной отвергнутой, смертная месть.
ТРАВА
Колосится травы многошумное море,
Колыханьем баюкая старые стены,
Их крушила война, а трава неизменна,
Был разрушен очаг – а траве нет и горя.
Сквозь асфальт и щебенку, через камни и плиты
Проникает трава, словно пена живая.
Чем древнее руины – тем выше вскипает,
Ей дороги, дома и могилы облиты
Породишь ли, бесстрастная сила земная,
Все впитавшая скорбные плачи вселенной,
Алый цвет победив свежей зеленью пенной,
Человека, живущего смерти не зная?..
ДРЕВНИЙ ГОРОД
Кирпичные стены нагреты полуденным жаром,
На плоскую крышу не думай подняться сейчас.
Над городом этим, уже от рождения старым,
Пустынь испаренья ленивый ведут перепляс.
Чредою верблюжьей качаются тысячелетья –
Исходит один, но забрезжит другой караван,
А предков глазницы из глиняной маски бессмертья
Глядят на потомков сквозь времени душный дурман.
Здесь вязнут людские стремленья в зыбучие почвы,
Приземиста башня – безмолвно-бестрепетный страж…
Неужто в песках этих – жизни грядущей источник,
Иль он, как пары водяные, всего лишь мираж?
* * *
А кто-то держит шар Земной в ладони,
И письмена пытается прочесть,
Начертанные на скалистом лоне,
Пока в них смысл, хоть полустертый, есть.
Записаны пророком и поэтом
В рисунках рек и очертаньях гор
Прошедших и грядущих лет приметы
И нам, живущим ныне, приговор.
А мы о том, наивные, не знаем,
Копаемся в подножьях у камней,
Святые иероглифы стираем,
Запутывая судьбы все сильней…
* * *
Видел ли ты, признайся, стены горящей Трои,
Вольных богов Олимпа, резвящихся на пиру,
Видел, как Пенелопа уходит в свои покои,
Чтоб распускать работу и снова ткать поутру?
Видел щиты ахейцев в блеске смертельной схватки,
Древнюю справедливость, чуждую полумер,
И кораблей когорту в их боевом порядке?..
Ты ничего не видел. Видел слепой Гомер.
* * *
Я не знаю, кто прав, кто виновен:
Те дискуссии стары, как мир.
Несгибаем, как воин, и строен,
Шпиль готический в синюю ширь
Устремляется узко и резко,
Протыкая штыком небосвод…
Солнцелика ровеннская фреска,
Мозаичный кружит хоровод,
Где святые апостолы вместе
С птичьей стаей фазанов, скворцов
Крест несут в голубом поднебесье
Над телами роскошных дворцов,
Не хотящих прощаться с землею
В журавлиной печали аскез.
Дух, спеша к обретенью покоя,
В тень гирлянд виноградных исчез,
И, внезапные слезы скрывая
В брызгах легкой фонтанной струи,
Улыбается жизнь, поднимая
К небу розы и кроны свои.
* * *
Буду праздновать наши невстречи,
Невозможности встреч полюбя,
Снова прячется вечер, беспечен,
В складках ночи… Опять без тебя
Я отчалю в печали забвенья,
В бурелом перепутанных строк,
Где бессильное дремлет прозренье
В перекрестье заросших дорог.
Встану в тихом отчаянье рядом:
Ведь тебе лишь хватило бы сил
Оборвать ясным словом и взглядом
Околдованный сон… Обронил
Старый дуб в чаще желудь ядреный
В воды темной заглохшей реки,
Не бегущей уже, а плененной
Тем болотом, где лгут огоньки.
Там, где нежится нежить лесная,
Упущу шаль шуршащую с плеч.
Не хочу возвращаться одна я
В мир, где праздники вечных невстреч.
* * *
Мир разлетается стремглав
От центробежного желанья
Распространиться в беспредельном,
Экспансией забрав права.
И только возвращенье в точку
У одиозного пунктира
Становится идеей-фикс…
Возможно, только он и прав?
РОНДО
И флейты, и валторны, и гобой
Миры врачуют музыкою пенной.
Когда-нибудь мы встретимся с тобой,
И ты меня окликнешь непременно.
Давно нас разбросало по вселенной
Безжалостной могучею волной,
Но слышались сквозь гул миров нетленный
И флейты, и валторны, и гобой.
Сражались мы с всесильною судьбой,
В сознанье приходя попеременно,
И чувства, что роднят тебя со мной
Миры врачуют музыкою пенной.
Освободясь от ноши тела бренной
И звездных бездн пройдя озноб и зной,
Узнав, что вечность – только сон мгновенный,
Когда-нибудь мы встретимся с тобой.
Я верю, что настанет миг такой:
Все сложится легко и несомненно,
Затихнет вдруг бушующий прибой,
И ты меня окликнешь непременно.
И станет мирозданье старой сценой,
Сколоченной неверною рукой,
Мы выйдем и поклонимся смиренно
Под флейты…
* * *
Корни у сосен – кривые колени, что прочно,
Твердо, спасительно долго служили сиденьем
Мне, подошедшей к ним в солнечный час осторожно,
В час, когда плачут с березы в безветрие листья,
А в глубине притворившейся зеркалом речки
Ходят, хвостами играя, чуть сонные рыбы,
Те, что губами потрогать спешат осторожно
Листья, упавшие с неба на темную заводь.
Пусть все, как было сегодня, всегда остается,
Лишь изменяясь послушно текучим теченьем.
Мне бы хотелось на воду в реке оглянуться,
Чтоб, наконец, не печалясь, понять Гераклита.
ДАНТЕ
Откуда начинался ад?
Из одиночества немого,
Оттуда, где души разлад,
Где на листок не выжать слово,
А только стон, и только вой
Среди огней и грязи смрадной.
Зачем ты лезешь с головой
В чужую жизнь, до зрелищ жадный?
Здесь не поможет черствый хлеб
Науки, взвесившей мученья.
Кто с сердцем – словно бы ослеп,
Оглох, не веря в утешенья.
Но череп с профилем орла
В венце терновом поздней славы –
И тень его в веках светла,
И строчки тройственные правы.
О ПРОЗЕ
Собирать по травинке гербарий из детских затей,
Расплавлять на огне первозданных идей размышленьем,
Позабыть, хоть на время, бессчетные книги людей
И представить себя лишь единственным божьим твореньем.
По подобью, по образу… Я – средоточье основ,
Их проект изначальный и их же бездарный глашатай.
На страницы ложатся снопы перевязанных слов,
Обмолот впереди… не оратор, скорей я оратай.
Только прозу писать тяжелей, чем рядиться в стихи,
Колыхая лоскутный покров прихотливых метафор.
Без уловок и рифм обнажаются резче грехи –
И не скроет лица своего от взыскующих автор.
Повторяется все. Повторяю чужие слова.
Все они – результат расслоенья начального Слова.
Не о первенства пальме мечтать, мне б на волю сперва
Стаю выпустить птиц – и к столу приковать себя снова.
* * *
Ты хотел бы узнать, как сбываются сказки чужие
М.Токажевская
В мире сказок чужих – непрестанно звенящих кувшинов,
Принимающих волны морей, раздробясь на созвучья.
Там, на дне, зарождается песни росток и стремится
Расплескаться по свету летящего в сумерках солнца,
Безутешного солнца, что грезит бездонностью неба,
Но бессильного встать из-за древней стены зиккурата,
Что разрушен вчера ураганом на мыслей мгновенья,
Теплым роем песчинок стекающих в жерло кувшина,
Где моря обретут постоянное звучное имя
На придуманной мной в поздний час полустершейся карте,
Обнаруженной вами случайно на утреннем небе,
Там, на дне, наверху, в мире сказок чужих…
***
Тот, кто не видел мира, хочет уйти из дома,
А тот, кто повидал мир, хочет вернуться домой.
М.Токажевская
А если дома вовсе нет –
Разрушен он вторженьем ночи
Лишь потому, что звездный свет
Пространством бредит и клокочет?
Стихий основа – кавардак,
А мир готический бесплоден,
И стерт давно до дыр пятак
Под пяткой в туфле не по моде.
Воздушный шарик – голова
Звенит на ниточке движенья,
И плачет осенью трава,
Уставшая от напряженья
Расти, прикрученной к земле
Переплетенными корнями…
Пух одуванчика во мгле
Летит за черными дверями…
* * *
Не в том вопрос, кто создал этот мир:
Тот, Кто Велик, иль разум самый малый,
А в том, чтоб проявить неясный лик,
На крик ответить чайке, запоздалой
К морям скупым, иссохшим, как Арал,
Ответить ветке вздрогнувшей сосновой,
Не ведавшей еще лесоповал,
И, песней став, старинною, не новой,
Разлиться по молчанию полей,
Где много лет ничто не колосится…
Лишь в том вопрос, чтоб заповедь «убей»
Не вспыхнула над нами, как зарница.
Вот в чем вопрос…
* * *
Желчью и золотом бредит Земля. Отрывные
Листья вбиваются в почву ночными дождями.
Все предложенья в моей голове – назывные:
Осень. Усталость. Разлука. Холодными днями
Холод ночей заменяется. Опустошенно
Вдаль посмотрю. Облака. Стаи листьев. Заката
Свет чуть заметен. И в луже больная ворона
Тщится увидеть себя сильной птицей крылатой.
Что же? Сорваться, упасть, ничего не жалея?
Зазимовать под обшарпанным снежным халатом?
Быстро на фоне ненастья линяет аллея
Лишь потому, что Земля бредит желчью и златом.{jcomments on}