ЗАМЕТКИ О РУССКОМ МЕНТАЛИТЕТЕ
«Россия, Русь, храни себя, храни!» – со всхлипом душевным восклицал такой весь насквозь русский поэт Николай Рубцов с такой же, как и его стихи, насквозь русской судьбой – неприкаянной, покаянной, окаянной, с неизбежным трагическим концом. Себя сохранить он не сумел. Может быть, правильнее сказать не «русской», а «российской»? Но не буду сейчас погружаться в тонкости терминологии – я скажу лучше в целом, о сути явления.
Почему, скажите на милость, если народная русская песня – то непременно больше ценится тягучая, задушевно-печальная? (За доказательством отсылаю к рассказу И.С.Тургенева «Певцы»). Кстати, «что там услышишь из песен твоих?» – с горечью спрашивал русский полунемец Александр Блок. А правда, что? То «там в степи глухой замерзал ямщик», то добра молодца-лихого разбойничка «жалуют» хоромами, у которых «два высоких столба с перекладиной», то и вовсе «извела меня кручина, подколодная змея». Веселье, если в песнях оно и есть, так только временное, краткое – в самый раз на гуляночку под стопочку, и то полуневсерьез, если так выразиться можно. А кто у нас испокон веков из великих поэтов самый-самый русский? Серёга Есенин, естественно. И опять же пошли в народ, превратились в песни самые тоскливые и надрывные его стихи, самая «Москва кабацкая». Некрасов? Ну, тот, побаловавшись в юности «мечтами и звуками», крепко сел на тему страданий русского народа. Да еще для себя лично более оригинальный аспект нашел – муки запятнанной совести. И к чему пришел? «От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих за великое дело Любви». И прочий антураж вокруг этого: «тот, чья жизнь безнадежно разбилась, может смертью еще доказать», «но более учил ты умирать»… А ведь при жизни уважаемый Николай Алексеевич, казалось бы, пессимистом не был, и охоту любил, и дела шли неплохо, даже играл – и то удачливо. А вот каялся в стихах непрерывно, не считая свою жизнь правильной. Что же это такое?
Не дерзну сравнивать себя с Некрасовым, но должна сделать любопытное признание. Вроде бы, в жизни я унывать не люблю, со всякой депрессией справиться стараюсь – оптимист, в общем, а сяду что-нибудь писать – одни трагедии получаются и в стихах, и в прозе. Читатели плачут, и самой уже страшно становится. Мама мне диагноз поставила: «Тебя, – говорит, – русский менталитет замучил». Сказано в шутку, а смысл-то серьезный. Наверное, так оно и есть. На русском языке иначе писать как-то неприлично. «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала», – эту ноту камертона задал нам еще А.Н.Радищев. А сегодня взглянем окрест – что получается?
Получил уважаемый русский поэт Владимир Морозов премию имени Александра Невского за книгу стихов «Горький дым», и правильно получил: стихи сильные, но прочитаешь все до конца – затоскуешь. Гамма от безнадежного раскаяния до светлой печали в лучшем случае. Или другой хороший поэт, Александр Люлин, тоже, кстати, премией отмеченный, о чем пишет? Вокруг непогода, на душе – того хуже, а в конце концов и вовсе корабль мертвых душ проплывает: «все черны с лица, не успели мы да покаяться»…Приснится же такой кошмар! Иван Стремяков пожизнерадостней будет, но и тот нет-нет да затянет ту же песню в общем хоре. О мэтре славном Глебе Горбовском и говорить нечего. Самым названием одной из самых полных и солидных его книг все сказано: «Окаянная головушка». А поэт талантливый, к самоиронии склонный, и пережить многое в жизни довелось, а почитаешь – и опять: «Жизнь счастье, но какая скука – одолевать ее поток». «В душе разлад и холод смерти, в твоей, не в чьей-нибудь душе». Вообще лозунг «В слезах России есть и наши слезы» поднят как знамя не одним лишь Глебом Яковлевичем.
Что же это делается?! Из всего пантеона российских поэтов более-менее светел один Пушкин, и тот, простите, арап. Может, капля прадедовской африканской крови его и спасала от всероссийского уныния? И невольно подозреваешь, что не будь трагической гибели от пули – не признали бы кудрявого жизнелюбца на Руси. Хотя и у него бывало: «Грустно, Нина, путь мой скучен», «Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем»…
К чему это я? К тому, что невыносимо уже русскую поэзию и вообще литературу читать, а тем более в школе ею заниматься. Ну, сколько можно плакать и каяться? Главное, беспросветно каяться, без сдвигов в каком-либо положительном направлении. По-моему, в том и суть покаяния, что жил человек, допустим, «всяко». Осознал. Раскаялся. Покаялся. И дальше шагнул. А что у нас получается? После осознания и покаяния – плюх мордой в ту же грязную лужу – и до следующего просветления. А для простоты процедуры из лужи лучше и не вылезать вообще, каяться лежа ведь еще проще.
Если уж честно признаться, идея покаяния мне не совсем понятна по существу. На что там надежда? На то, что Бог (в лице доброго священнослужителя) простит все? Встать на эту точку зрения – безответственность получается. Делай что хочешь – простят, стоит только укрепиться в мысли, что ты мерзок и гадок, а не хвалить себя за дурные помыслы и поступки – теоретически видеть границу зла и добра то есть. Примитивно. Второй вариант – жить в страхе Божием: вдруг не простит. Тоже нехорошо получается. Во-первых, не на страхе совесть зиждется. Не грешить только из страха наказания – малодушие. Во-вторых, в чем тогда милосердие Божие… Что-то концы с концами не сходятся.
В дополнение к сказанному приходит в голову следующая мысль. Общее место – Россия стоит между Востоком и Западом, нащупывая «третий путь». Может, основная особенность русского менталитета связана как раз с этой промежуточно-объединяющей позицией?
Исконно деловой Запад в религиозно-нравственном отношении ставит деяние выше намерения. В упрощенном виде схема такая: жить надо активно. Что-то делаешь (и грешишь попутно, конечно), потом в свой срок раскаялся, снял с души груз, получил из уст священника некий урок, задание во искупление – и беги урок этот выполнять. И в рай потом за добрые дела есть шанс быть пропущенным. Между прочим, и чистилище, отсутствующее в православии, – это нечто вроде исправительной колонии. Практично и понятно. Русского человека такая разумная расчетливость непременно покоробит. И чистилища нам даром не надо: уж или все, или ничего – любит русский менталитет крайности.
Теперь на Восток обернемся. Тоже для удобства схему изобразим. Живешь-переживаешь, перевоплощения испытываешь, а конечная цель – нирвана. Этакое стабильно-неподвижное состояние абсолюта, когда и ты, и Бог, и мир слиты воедино. Нет ни страстей, ни болезней – только блаженство самодостаточного покоя. Опять же для русского человека не подходит. Во-первых, покой для нас всегда подозрителен. Великие писатели земли русской его не признавали. Достоевский больше смуту душевную описывал, а Лев Толстой и вовсе заявлял, что «спокойствие – душевная подлость». (И от церкви его не за эту мысль отлучили).
В чем же особый путь России? В попытке соединить несоединимое. Наш человек будет каяться, но не для того, чтобы, отринув грехи свои, идти дальше, он непременно превратит это состояние покаяния в абсолют. И даже не просто остановит это мгновение, а умудрится растянуть его до размеров вечности. Ничего себе крест! Вечное безысходное покаяние в грехах! Под таким крестом рухнул бы человек западный, а восточный попросту ускользнул бы от него в свою нирвану. А мы? Мы крест этот тащим. Нет, даже не тащим – на месте стоим, поскольку не шагнуть под ношею этой никуда. Зато на своем стоим. На русском менталитете.
А если с философских высот на землю спуститься? Кто мы? Максималисты, ничего себе не прощающие? Или просто Обломовы да Захары, для которых отсутствие движения – норма?
Ведь, казалось бы, можно попробовать жить по совести, чтобы каяться было почти не в чем. Когда совесть чиста, долг выполнен, дело в руках спорится – и чувствуешь себя лучше, и депрессия улетучивается. Но как-то слишком логично и просто это. Не по-нашему, не по-русски! Чуждый менталитет. А значит, и не наш путь. Значит, милее опять в лужу – и корить себя сквозь пьяные слезы, и всхлипывать: «Россия, Русь, храни себя, храни». Вот такую храни, грязненькую, несчастненькую, покаянную и окаянную! Зато постоянную.
Читатель! Прости мне иронию. Это я с горя. Ну не знаю я, как выйти из этого порочного круга. Нет у меня рецепта. Каюсь, прости! Вернись теперь к началу статьи – и попробуй еще раз.{jcomments on}