НАТАЛИЯ ТАНЬШИНА. ФРАНЦУЗСКИЙ ПЕТЕРБУРГ

В научных кругах доктора исторических наук, профессора Московского Педагогического Государственного Университета Наталию Таньшину знают и ценят благодаря ее лекциям, книгам и публикациям в различных изданиях как специалиста по истории Франции, широким кругам российских любителей истории она знакома по историческим передачам телеканала «365 дней-ТВ» и радио «Маяк». У нее много постоянных слушателей и поклонников. Сегодня Наталия Петровна в гостях редакции НП.

Д.У. Наталия Петровна, Вы как специалист по постнаполеоновской Франции и частый гость и, насколько мне известно, поклонница графа Санкт-Петербурга, могли бы рассказать нам, жителям бывшей императорской столицы, какое влияние французы вообще, а также Наполеон и его преемники, в частности, оказали на жизнь нашего города – в архитектуре, может быть, в культуре, в политике, на кухне?

Н.Т. Медный всадник, Исаакиевский собор и Александрийский столп – главные символы императорской столицы, присутствующие на главных открыточных видах, построены чистейшими французами. Их создатели – Этьен Морис Фальконе и Огюст Монферран – это типичные французские и шире – европейские – «гастарбайтеры» екатерининской и александровско-николаевской эпохи. Это и всем известный художник Карл Брюллов, прославившийся не только эпической картиной «Последний день Помпеи», но и росписями плафона большого купола Исаакиевского собора. А причем тут Франция, спросит читатель? Дело в том, что Карл Брюллов – это потомок французских гугенотов по фамилии Брюлло, бежавших от религиозных преследований и в итоге осевших в России. Фирма Гюстава Эйфеля, создателя современного символа Франции, Эйфелевой башни, выиграла первый приз в конкурсе по замене Троицкого наплавного моста постоянным. На торжественной церемонии открытия моста 12 августа 1897 г. присутствовали император Александр III и президент Французской республики Феликс Фор. Причем визит французского президента носил ответный характер: в октябре 1896 г. Николай II присутствовал при закладке моста Александра III в Париже. А пятью годами раньше император Александр III, приветствуя французскую эскадру на рейде Кронштадта, выслушал исполнение французского революционного гимна «Марсельеза». Напомню, что при Николае I за подобный «репертуар» можно было угодить в тюрьму.

Потрудились во благо России и французские просветители, создавая «правильный» имидж России. В этом проявилась мудрость императрицы Екатерины II, активно привлекавшей для этой «работы» Вольтера, Дидро, Даламбера, получавших от нее «пансионы» и иные формы материального поощрения. Кстати, именно по совету Дидро Екатерина поручила создание конного памятника Петру I Этьену Фальконе. Именно тогда во Франции стал формироваться так называемый «русский мираж» — несколько идеализированное представление о России, а вернее, о ее просвещенных правителях. Российские правители не только приглашали французских «звезд» к себе, но и сами ездили в «заграничные командировки» изучать передовой опыт. Именно благодаря такому визиту Петра I во Францию (1717) в России появился свой Версаль – великолепный Петергоф, построенный вывезенным из Франции Леблоном, который был непосредственным учеником автора Версаля Ленотра. Причем по общему признанию, ученик много превзошел учителя.

Д.У. А до того что было между русскими и французами существенного?

Н.Т. Вообще же история взаимоотношений между Россией и Францией корнями уходит в глубокую древность, вспомним Анну, дочь Ярослава Мудрого, выданную замуж за французского короля Генриха I; она стала матерью другого французского короля Филиппа I. Однако отношения развивались очень непросто. За последние триста лет с трудом можно насчитать шесть-семь десятилетий относительно безоблачных отношений. Во многом это было связано с тем, что друзья Франции были заклятыми врагами России, и, наоборот, естественные враги Франции были нашими ближайшими друзьями. Поэтому, несмотря на отсутствие общих границ и взаимный интерес друг к другу политические отношения между странами были сложными.

Д.У. А что революционная Франция Робеспьера и Марата, ее влияние ощутимо только в декабрьском бунте на Сенатской возле монумента Фальконе?

Н.Т. Французская «национальная игра» в революцию, начавшаяся в конце XVIII столетия, и продолженная в следующем веке, тоже явно не способствовала улучшению отношений. Отношения между нашими странами резко осложнились после Июльской революции 1830 г. во Франции, когда к власти пришел король Луи Филипп Орлеанский, которого император Николай I сначала не хотел признавать и до конца своих дней считал узурпатором трона. Французские послы чувствовали себя в Петербурге как в стане врага. В то же время настрой императора не распространялся на столичную элиту, стремившуюся к обществу французских послов, в особенности барона Проспера де Баранта, круг общения которого составляли Пушкин, Вяземский, братья Тургеневы. Он занимал пост посла рекордный срок – с 1835 по 1841 г. В 1841 г. послы были взаимно отозваны. А одной из причин, способствовавшей отъезду Баранта, была дуэль его сына Эрнеста с Михаилом Лермонтовым. Кстати, Барант приводит очень любопытный эпизод из своего общения с государем. Как известно, Николай I имел пиетет ко всему, связанному с военным делом, часто приглашал посла на маневры, и как-то присутствовал с ним на смотре военных кораблей в Кронштадте. На рейде стояло 26 кораблей, большинство из которых были названы в честь побед, одержанных русскими над французами. Император, видя, как внимательно посол изучает список, подошел к нему и дружелюбно сказал: «Я думаю, Вам еще сложно бегло читать по-русски, давайте-ка, я Вам помогу». Первым в списке значился корабль с гордым названием «Березина». Очень уж хотелось Николаю лишний раз уколоть французов! А был и другой случай, с предшественником Баранта, маршалом Мезоном, наполеоновским генералом, участником похода в Россию. Так вот, Мезон должен был присутствовать на открытии Александрийской колонны на Дворцовой площади, созданной его соотечественником Огюстом Монферраном. Мезон не знал, что колонна устанавливается в честь побед русского оружия и лично победы Александра I над Наполеоном. По его сведениям, речь шла о некоем христианском монументе. Когда же он узнал, на открытии какого памятника ему придется присутствовать, он пришел в ужас! Понимая, что это выше чести французского офицера, сначала под уважительным предлогом он отправился в Москву, надеясь там переждать, но оказалось, что вернулся все-таки рановато. И тогда благовидный предлог он изобретал уже вместе с русским вице-канцлером Карлом Нессельроде: они вспомнили, что недавно на военных маневрах он упал с лошади. Такие «дипломатические болезни» случались часто.

НАТАЛИЯ ТАНЬШИНА. ФРАНЦУЗСКИЙ ПЕТЕРБУРГ Вообще-то Баранта в России должны бы всячески ценить и восхвалять. Дело в том, что он оставил очень интересный документ – «Заметки о России». В 1839 г. после очередного отпуска он возвращался в Россию морем, через Одессу и Севастополь, Орел, Курск и Белгород, постоянно фиксируя свои наблюдения. И создал образ России, совершенно непривычный для западного человека: не дикой и варварской страны, а страны, пусть идущей своим путем, но в русле развития западной цивилизации. Так вот такой позитивный имидж России оказался никому не нужным, и книга Баранта была опубликована во Франции всего лишь один раз, в 1875 г., а на русский язык никогда не переводилась. Зато книга соотечественника Баранта и его современника, маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» на полтора столетия подмочила репутацию России и стала литературным бестселлером. Именно по этой книге не только во Франции, но и в целом на Западе, судили о России. Русского языка Кюстин не знал, пробыл в нашей стране всего два месяца, посетил лишь четыре города, но сформировал образ «фасадной» России, тюрьмы и пустыни, образ, абсолютно растиражированный на Западе и узнаваемый до сих пор. Причем мы сами как бы смакуем эти подробности, регулярно публикуя эту книгу.

Д.У. И все-таки "мы метим все в Наполеоны"...

Н.Т. Что касается императора Наполеона, то ему все очень быстро простили: и пожар Москвы (кто бы ее ни поджигал), и в целом войну 1812-го года. На его легенду и популярность это не повлияло. Как отмечал тот же Барант, в Петербурге в каждом салоне и бутике он видел портреты и бюсты Наполеона, гравюры с изображениями его сражений. Посол даже считал, что культ гения Наполеона в России имел больше почитателей, чем во Франции. Даже торт назвали его именем. Причем уже давно, сто лет назад, во время празднования столетнего юбилея изгнания Наполеона из России. А сами французы называют его «millefeuille» – тысяча листов. Вот так и отношения между нашими странами – они тоже очень многослойные. И как слои в торте, мы неразрывно связаны, а притяжение России и Франции непреходяще: оно проверено столетиями дипломатических, экономических и культурных связей.

Подготовил Денис Усов {jcomments on}