ЧУДЕСНЫЕ ВИДЕНИЯ НАД ЛАБИРИНТАМИ СТРАХА
175-летие со дня рождения Петра Ильича Чайковского принесло с собой очередной виток повышенного внимания к русскому музыкальному гению. В том числе, и в городе, где великий композитор умер и похоронен.
И вот – новая (7-я по счету с момента премьеры в Мариинке) постановка на Новой сцене (Мариинка-2). Режиссер-постановщик Алексей Степанюк в особом представлении не нуждается – ни на своей родине в Петербурге, ни в других театрально-музыкальных столицах мира, будь то Нью-Йорк, Сан-Франциско, Париж, Лондон или Эдинбург. После полного триумфа трех премьерных спектаклей, один из которых был отснят на пять камер знаменитым французским музыкальным телеканалом Mezzo, и скоро появится в его эфире, сейчас опера со всем реквизитом едет в Баден-Баден. Вернуться на Новую сцену Мариинки «Пиковая дама» Алексея Степанюка должна теперь 26 июля.
Черты стиля постановок Степанюка хорошо известны ценителям и знатокам – утонченное эстетство, причудливая эклектика, соединение и столкновение неожиданных предметов и планов и при этом известная мягкость линий, паталогическая привязанность к Модерну, к эстетике «Русских сезонов», к Серебряному веку…
И при этом Степанюк не является рабом или заложником какого-то одного стиля или направления, пусть даже болезненно обожаемого Модерна: он свободно берет нужную ему в данный момент краску или прием и видимо легко добивается искомого эффекта, пусть это и стоит ему за кадром немыслимых мучений и каторжного труда. Лично мне это напоминает манеру поэтического письма зрелого Михаила Кузмина.
И, конечно же, абсолютная кинематографичность мышления, реминисценции и прямые цитаты из Висконти, Франсуа Озона, других близких маэстро Степанюку киномастеров.
Майская постановка «Пиковой дамы», открывшая «Звезды белых ночей-2015», была долгожданна и фактически произвела эффект разорвавшейся бомбы – три премьерных спектакля и генеральная репетиция собрали всё живое в нашем городе. Для Степанюка это далеко не первое обращение к шедевру Пушкина-Чайковского, но впервые он ставил «Даму» в родном для нее и для себя Петербурге.
Если охарактеризовать то, что получилось, одной фразой, я бы сказал так – вуаль волшебных сно-видений, изящно наброшенная над бездной страха и отчаяния. Степанюк закольцевал начало и конец драмы, введя в текст висконтиевско-озоновский персонаж, которого нет ни в либретто Модеста Чайковского, ни уж тем более у Пушкина. Во время трагически-задумчивых звуков Увертюры перед опущенным занавесом появляется маленький мальчик в камзоле и наполеоновской треуголке, пристально вглядывающийся вдаль, в глубину зала. Человек приходит в этот мир чистым и невинным, открытым судьбе. Что ждет его? Появляется дама в корсете и кринолине, ее лицо закрыто маской. Это Судьба, злая судьба… Она сдает маленькому мальчику три карты, она его обманывает. Взор мальчика становится тревожным и печальным. Вот такой Пролог, в котором сказано в двух словах почти всё. Другой раз этот же мальчик появляется в Финале в виде Ангела, чтобы закрыть глаза умирающему Герману.
Еще из находок и открытий. В Первой картине, когда в Летнем саду начинается гроза, и Герман остается один, чтобы поклясться, что он овладеет Лизой, статуи сходят со своих постаментов и начинают бродить, изображая болезненную галлюцинацию главного героя. Есть удивительная балетная сцена (хореограф – Илья Устьянцев) и во Втором действии, когда на балу внезапно оживают золотые фигуры античных богов и богинь и совершают некий dance macabre, подчеркивающий мрачный колорит бездны, над которой всего лишь небрежно наброшена как вуаль видимая «майя» блестящего светского мира, где галантные дамы и кавалеры, вальсируя, ежесекундно рискуют сорваться в мрак отчаяния и безумия. Что, собственно, и происходит, в конце концов, с Германом. Девичья Лизы выплывает как очарованный остров из глубины сцены, окутанная клубами тумана и дыма, раскрашенного во все цвета радуги (постоянные художники Степанюка – Александр Орлов и Ирина Чередникова). Девушки возлежат, поют, играют на арфе и клавикордах. Кажется, это что-то из Ватто или Пуссена? Может быть, Сапфо? Et in Arcadia ego…
Графиня, виртуозно сыгранная и спетая депутатом Госдумы Марией Максаковой, подчеркнуто эротична. Несмотря на годы, во Втором действии Графиня появляется в откровенном декольте, а в видении Германа возникает в неглиже в его собственной постели. Очевидно так оттрактованы реплика Германа «Гляжу я на тебя и ненавижу, а насмотреться вдоволь не могу!» и романс из Гретри самой Графини Je crains de lui parler la nuit… (Я боюсь, когда он ночью разговаривает…).
Совсем не бледная и совсем не изможденная Лиза в исполнении Ирины Чуриловой, несмотря на внешнее несоответствие привычному образу, потрясла зал блестящей вокализацией и артикуляцией и не менее яркой актерской игрой.
У Германа (Максим Аксенов) голос не сильный, но декадентски надтреснутый, что придает образу драматическую достоверность.
Как решить вопрос с низвержением Лизы в Зимнюю канавку и самоубийством Германа, по-шекспировски закалывающегося кинжалом? Степанюк разрешает эти коллизии в стилистике своих любимых киномастеров. Лиза, пропев «погиб он, погиб, а вместе с ним и я!» уходит в глубину сцены, сквозь толпу беснующихся на пиру гвардейских офицеров, сама незримая и не видя их. А Герман встает на колени, как бы уже попав на исповедь к Всевышнему в тот момент, когда хор поет ему заупокойный хорал. «Кадры» прыжка в канал и авто-удара кинжалом в грудь опускаются, как излишне вульгарные.
Оркестр Мариинки под управлением маэстро Валерия Гергиева творит подлинные чудеса: соло на гобое и фаготе звучат, как человеческие голоса, полные жалобы, отчаяния и произносящие неумолимый приговор Судьбы. Шелесты и шепоты струнных заставляют вздрагивать и бегать мурашки по спине.
Несмотря на огромный объем декораций, опера уже едет в Германию, в Баден-Баден и далее, надо полагать, везде. Спектакль в полной мере состоялся, остается показать его миллионам.
