ПОЭТ И ФАЛЬШИВОМОНЕТЧИК

 ...На тревожной земле
В этом городе мглистом
Я по-прежнему добрый,
Неплохой человек...
Николай РУБЦОВ

....потому что падаль - свобода...
Иосиф БРОДСКИЙ

Стояли холода, и шел январь 2006. Две даты прошли почти незамеченными в стране, погруженной в пугачево-киркоро-галкинскую телевакханалию. 3 января 2006-го исполнилось 70 лет со дня рождения Николая Рубцова, а 28 - десять со дня смерти Иосифа Бродского. В особом представлении эти люди не нуждаются, их имена знает всякий, даже те, кто никогда не читает стихов. Век триумфа PR дает о себе знать. И все же, думаю, не ошибусь, если скажу, что в каждой русской читающей семье обязательно найдется хотя бы небольшой томик Рубцова. Об этом говорят огромные для поэтических книжек распроданные тиражи стихов Рубцова. Его популярность в русской читающей среде по масштабам сравнима разве что с популярностью Есенина. Да и читательская аудитория у них одна и та же. Стихи и Рубцова, и Есенина напевны, они просятся на музыку, и композиторы, конечно же, не обходят их стороной. Кто не помнит "Я буду долго гнать велосипед" или "Клен ты мой опавший..."!

У изощренного мастера версификации Иосифа Бродского читатель совсем другой - это, как правило, амбициозный еврейский (или околоеврейский) интеллигент (интеллигентка), нарочито циничный, подчеркивающий свое интеллектуальное превосходство над окружающими (так и хочется добавить - "гоями")... Одним из верных признаков этого самого "превосходства" является и самый культ Бродского, с его замысловатыми стихами, с его упрямым диссидентством, с его безусловно яркой биографией.
Любопытно, что биографически и своей особой тональностью соединил этих двух ничем друг на друга не похожих людей Ленинград. У каждого из них есть свой ленинградский период (для Бродского он несомненно более значимый). Я знаю одного достаточно известного ныне здравствующего петербургского поэта (назовем его условно С., его имя я не буду называть, не имея на это его разрешения), отношение которого к Бродскому изменилось в течение жизни на удивление радикально. При нашем знакомстве он поделился со мной, что Бродский-поэт напоминает ему фальшивомонетный станок, сделанный по последнему слову техники. Он печатает деньги, по качеству превосходящие настоящие, но при этом все-таки фальшивые. Мне эта метафора очень понравилась, более того, показалась просто гениальной, потому что у меня стихи Бродского вызывали такие же ощущения, но я не смог так же образно и точно их сформулировать.

Через несколько лет я встретил С. и услышал от него противоположный отзыв о Бродском, менее образный, но не менее интересный. Теперь он утверждал, что грязь (для сравнения хорош англ. термин trash) и цинизм Бродского - это следствие его глубочайшего познания жизни. Такова жизнь, жизнь - это зло, предательство, грязь, несправедливость, вот ее главная загадка, Вячеслав... - добавил он. И это мнение мне тоже понятно, хотя я и не могу его разделить. Грубо говоря, "весь мир - бардак, все бабы - б...", или как это у Бродского: "Только пепел знает, что значит сгореть дотла./ Мы останемся смятым окурком, плевком <...> и слежимся в обнимку с грязью <...> в перегной, в осадок..." Или "Однако человек, майн либе геррен,/настолько в сильных чувствах неуверен,/ что постоянно лжет, как сивый мерин"... В общем, и крановщицы все у Бродского - б...и, и весталки не девственны ("...ты с ней спал еще, недавно стала жрицей"), да и небо какое-то серенькое что летом, что зимой ("пока ты пела, за окошком серость/ усилилась" и т.д. и т.п.).

Некоторые стихи Бродского пронизаны каким-то просто инфернальным человеконенавистничеством и, в особенности, ненавистью и презрением к женщине, ненавистью к идеалам, наконец, ненавистью ко всему живому. Сплошная "тьма низких истин". Впрочем, и "истине" достается. Однако в этом нигилизме, доходящем временами до маниакальной, бесовской ярости, собственно, и состоит пафос Бродского и ценителей его поэзии. Хотя лично у меня, признаюсь, от этого пафоса происходит нечто вроде морально-эстетического несварения - хочется проблеваться, принять душ и "перечесть "Женитьбу Фигаро"...

Версию о фальшивомонетной природе стихов Бродского косвенно подтверждает и факт его знаменитого лжепророчества о собственной смерти. Известно, что многие великие поэты предсказали в своих стихах какие-то обстоятельства своего перехода в иные миры. Можно вспомнить прославленный "Сон" Лермонтова, "И умру я не на постели, при нотариусе и враче" Николая Гумилева, "Тьма меня погубит в декабре" Федора Сологуба, "а умер от солнечных стрел" Андрея Белого. В этом же ряду стоит и "Я умру в крещенские морозы" Николая Рубцова. Как известно, он погиб точно в Крещение 19 января 1971 года. "А весною ужас будет полный,/ На погост речные хлынут волны", - сбылось и это жуткое пророчество: кладбище, на котором был похоронен Николай Рубцов, весной затопило паводком. Бродский не вернулся умирать ни на Васильевский остров, ни в родной город, ни в Россию. По-человечески его понять не сложно: в России его обидели ни за что ни про что, на Западе обогрели-приютили. Я бы, положа руку на сердце, на его месте тоже не вернулся. Но вот из песни слова не выкинешь. И если Рубцов жил поэтом и поэтом умер, то Бродский ушел из этой жизни уже совсем не поэтически, скорее расчетливым скрягой-филистером, приобретя себе напоследок очень дорогое место на самом модном кладбище планеты Земля (ну как же, нобелевский лауреат!). Как выразился сам поэт-падальщик, "Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Юбилейные торжества предполагают произнесение речей о том, каким замечательным человеком был покойный. Но вот, к сожалению, я далеко не первым вынужден обратить внимание читателя на то, что гениальные люди в частной жизни и в отношениях с окружающими - близкими и неблизкими - крайне редко отличались кротким нравом. Немного среди гениев трезвенников и героев социалистического труда. Вспомните то, что мы знаем о жизни Катулла или Верлена, Вагнера, Бодлера, Гоголя или того же Есенина, Достоевского или Блока. Жуть, да и только: алкоголизм, наркотики, жизнь не по средствам, невозвращенные долги, кражи, тюрьмы, азартные игры, причуды сексуальной ориентации... Счастливых исключений вроде "тихих" госчиновников Гете, Тютчева и Гончарова или помещика-фермера Льва Толстого немного (впрочем, и литературное дарование последнего весьма спорно). По рассказам современников, многие из которых живы и поныне, ни Рубцов, ни Бродский ангелами во плоти не были. Другое дело, что Николаю Рубцову была присуща истинно русская теплота и душевность, а рыжий Йося запомнился своим иудейским высокомерием и отчужденностью, так что каждый из них, насколько возможно об этом судить, был истинным сыном своего народа. Глеб Горбовский в одном из своих поздних стихотворений вспоминает, что Бродский перед отъездом в Америку занял у него трешку. Да так и не отдал. А еще, вспоминает Горбовский, "был он рыжим и картавым"...

Мне могут возразить, что если я хочу противопоставить Бродскому Рубцова, то у меня вряд ли это получится, ведь и Рубцов не из весельчаков, не писал ни гимнов Аполлону, ни од Фелице, что минорный лад явно преобладает в его лучших вещах. Все это отчасти так, а отчасти совсем не так, но суть в том, что если Бродский представляется по-своему непревзойденным в своих словоизвержениях антипоэтом и антилириком, Рубцов - поэт в классическом понимании этого слова.

У Бродского, надо это признать даже тем, кто его, как и я, на дух не переносит, есть несколько, может быть, двадцать или тридцать, совершенных образцов выработанного им стиля - блестящего словесного, смыслового и даже эмоционального жонглирования. Великолепны - даже мне очень нравятся - его стихи на смерть маршала Жукова. Единственный поэтический некролог знаменитого полководца, который без сомнения войдет в историю литературы:

Воин, пред коим многие пали
стены, хоть меч был вражьих тупей,
блеском маневра о Ганнибале
напоминавший средь волжских степей.
<...>
Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою.

Звонкий, афористичный и энергичный стих (кстати, будь я Бродским, лучше бы написал так: брали без страха чужие столицы), и таких у Бродского немало. При этом, когда вдохновение его покидало, Бродский в отличие от Рубцова не брезговал выжимать из себя очень длинные и заунывные вирши, которые иной раз могут неплохо заменить снотворное.
Рубцов же, безусловно, самый пронзительный лирик России второй половины прошлого века. Мне, например, гораздо ближе Есенина с его разгульно-гибельными рыданиями "Москвы кабацкой" и "Черного человека", Рубцов с его потрясающими описаниями состояния глубокого душевного покоя, счастья и радости:

Я так люблю осенний лес,
Над ним - сияние небес,
Что я хотел бы превратиться
Или в багряный тихий лист,
Иль в дождевой веселый свист,
Но, превратившись, возродиться
И возвратиться в отчий дом,
Чтобы однажды в доме том
Перед дорогою большою
Сказать: - Я был в лесу листом!
Сказать: - Я был в лесу дождем!
Поверьте мне: я чист душою...

Я знаю, что многие, мнящие себя эстетами, ценителями и знатоками поэзии, считают такие стихи Рубцова слишком простыми, слишком деревенскими, даже примитивными. Но если бы эти "эстеты" потрудились подучить французский и почитать лирические шедевры Верлена вроде "Les sanglots longs des violоns de l'automne..." или Бодлера вроде "La musique souvent me prend comme une mer..." или познакомились бы в подлиннике с теми же "Горными вершинами..." или Песнями Миньоны Гете, им пришлось бы устыдиться и признать, что в лице Николая Рубцова Россия имеет лирика высочайшего ранга, и что Катулл, Гете, Бодлер и Верлен ничуть не "сложнее" Рубцова. Да и гениальность, как известно, кроется в простоте.

Настоящему лирику не нужны желтые кофты, стриптиз жалкой душонки или дряблых ягодиц, публичное беснование и дикие вопли. Потому что истину произносят шепотом.

Юбилейные речи и статьи с их пустыми славословиями наводят тоску. Не хочется оскорблять память гениального русского лирика пьяным унынием юбилейного застолья. Лучшая память о Николае Михайловиче Рубцове - книжка его прекрасных стихов на твоей полке. Книжка, которую ты можешь раскрыть прямо сейчас и перечитать.

Газета "НОВЫЙ ПЕТЕРБУРГЪ", 2(766), 19.01.2006 г.

{jcomments on} 

1