"...Между нами, я утверждаю, что всю свою жизнь я пытался мешать вывозу живописи, особенно больших картин, из России. В последний раз это были 32 полотна, взятые в собрании Эрмитажа - XVII и XVIII веков, голландцы и фламандцы, и все отправлены в Аргентину. Я знал Бориса Борисовича Пиотровского. Между нами, он вовсе не тот рыцарь в сияющих доспехах, каким его изображали. У него была секретарша, затем эмигрировавшая в США... хм... Короче говоря, он мог бы помешать такому расхищению. У них в Эрмитаже не было настоящей ревизии тридцать лет! Можете представить такое? Тридцать лет! Посылали студентов, чтобы вытереть пыль в запасниках, а те, бедняги, прихватывали с собой вещи и продавали за бутылку пива. (...) Мне самому часто предлагали купить вещи из Эрмитажа. (...) Я убежден, что половина полотен сейчас в Эрмитаже - подделки".
Андрей Константинов, Малькольм Дикселиус.
“Бандитская Россия”,
глава “Горбатый - главный эксперт по антиквариату в преступном мире”,
прямая речь Горбатого (Юрия Васильевича Алексеева).
Скандал вокруг "эрмитажного дела" стал понемногу затихать. На тушение "пожара" были вызваны самые дорогие специалисты по агитации и пропаганде. САМ А.Г. Невзоров всплыл из глубокого думского небытия, чтобы с высоты своего авторитета заявить нам о том, что Пиотровский - это наше всё... "Комсомолка" вступилась за честь Пиотровского устами своего корреспондента, некоего Александра Горелика. Складывается впечатление, что эти ребята - журналистами их назвать язык не поворачивается - отрабатывают то ли какое-то задание по отмыванию ну очень черного кобеля, то ли просто полученные суммы. Они не утруждают себя поисками ответов на вопросы, которые задают люди на улице. Какое имущество числится за Михаилом Борисовичем Пиотровским и членами его семьи? Какую зарплату получает лично он - директор музея, удостоенный четырех выговоров, и который, по собственным признаниям, не очень хорошо знает, что у него находится на хранении, не делает электронного каталога? Почему он не делает этого каталога? Эти вопросы даже озвучивать никто из них не хочет, не то что ответы искать...
Тем не менее в городе есть люди - ветераны МВД, специалисты, - которые могут и хотят рассказать немало интересного о том, что творилось вокруг Эрмитажа и некоторых других музеев в позднесоветскую эпоху. Один из них - полковник милиции, пенсионер МВД Геннадий Сергеевич ВОДОЛЕЕВ.
К.А.: Геннадий Сергеевич, в 70-80-е годы прошлого века Вам довелось возглавлять городской УБХСС, в котором работала "антикварная" группа. Расскажите, пожалуйста, что Вы знаете о сохранности экспонатов Эрмитажа в советское время.
Г.В.: Впервые я ознакомился с этой темой, когда перешел из Смольнинского районного комитета партии в городской комитет. Я был заместителем начальника административного отдела, курирующего правоохранительные органы. Среди служебных документов, с которыми мне пришлось знакомиться, у меня оказалась справка ГУВД Ленинграда и Ленинградской области за подписью начальника - генерал-лейтенанта Кокушкина, для рассмотрения на Бюро Обкома партии. Справка была солидная, содержала более 10 страниц. Я внимательно изучил этот документ. Что меня тогда поразило? Все-таки советская система декларировала важность учета. Еще Владимир Ильич говорил: "Социализм - это, прежде всего, учет". И, собственно, во многом это так и было, но, как выяснилось, не в отношении Эрмитажа. Там был отмечен следующий факт, который меня, откровенно говоря, потряс. Сообщалось, что из нескольких миллионов предметов хранения нормально, полноценно, в соответствии с инструкциями на учет было поставлено не более 2,5% экспонатов, то есть только те, которые находятся непосредственно в залах Эрмитажа. А остальная масса нормальному учету не подлежала. В то же время там была ссылка, что до 1941 года, до войны, учет в Эрмитаже был образцовым. Все это подтверждалось документами, которые не могли содержать непроверенных данных. В то время для Обкома сомнительных данных не предоставляли - все документы шли под грифом ДСП (для служебного пользования) и под грифом "Секретно", потому что многие вопросы, которые рассматривались на Обкоме партии, непосредственно касались вопросов обороны и действий спецслужб.
Насколько мне известно, тогда директору Эрмитажа Пиотровскому-отцу был объявлен выговор, и коллеги по Обкому партии мне говорили, что дни его директорства сочтены. Особенно много нареканий было по Золотым кладовым. В документе было написано, что во время работы комиссии оперативной группой ГУВД была обнаружена комната, сейфы которой содержали драгоценности, вообще не проходившие ни по какому учету. Дальше было указано, что по настоянию ГУВД министерство культуры вынуждено было направить в Золотые кладовые ревизию, в результате чего ревизоры выявили драгоценных камней на 1200 карат. Насколько мне известно, эти работы были постепенно остановлены, а ревизоры отозваны.
Это рассматривалось на Обкоме в 1979-1980 годах. Я тогда работал в Горкоме, в подчиненной организации, но мы очень тесно сотрудничали с моими коллегами из Обкома партии. Мне стало известно, что с 1970 по 1980 год в Израиль выехало 40 смотрителей Золотых кладовых. Еще я узнал, что Эрмитаж как объект, где хранятся особо ценные предметы национальной культуры, обслуживается не милицией, а КГБ. Мы там появлялись только тогда, когда со стороны администрации делалось заявление о пропаже экспоната и надо было его искать. А вообще режим сбережения осуществлял КГБ, и во главе был некий Суслов.
Нам было поручено заняться наведением порядка в учете. Были определены сроки, в пределах которых надо было это осуществить. И я, как преемник коллеги, который перешел на другую работу, взялся за это. Я поехал в Институт информатики Академии наук СССР - на Васильевском острове в доме №18 по Среднему проспекту, это очень серьезная организация. Там я говорил с руководителями этого института. Я знал, что в Эрмитаже около 2-2,5 миллиона единиц хранения, и спросил, в состоянии ли институт обеспечить электронный учет всех предметов хранения? Мне сказали, что это решаемая проблема, и на это потребуется максимум 6 месяцев. Информатика тогда только-только поднимала голову, а институт имел хорошую базу, отличных специалистов. После этого была организована встреча руководителей института с руководством Эрмитажа. В ней участвовал не столько Пиотровский, сколько его заместитель, который обеспечивал безопасность, возможно, тот же Суслов. Руководители института были обескуражены. Настолько четко им объяснили, чтобы они "катились" оттуда и больше не появлялись. Они мне сказали, что там им делать нечего, их никто не пустит, я доложил в Москву, и на этом дело закончилось.
Потом, году в 1984-85-м, к нам поступило заявление, то ли от администрации Русского музея, то ли от вдовы Малевича, известного художника. Она в свое время подарила музею коллекцию из 12 или 14 картин. При очередной выставке у нее возникли сомнения в их подлинности. Провели экспертизу, и оказалось, что всё это подделки, - подлинники исчезли.
Естественно, после официального заявления мы должны были начать работу. Своих ревизоров в музеях, разумеется, нет. Я поехал лично к начальнику КРУ. Было всего 33 ревизора, специалисты изумительные, на вес золота, но ведь и картины Малевича - случай особый. С большим трудом мне выделили двоих на два месяца. Они, конечно же, проработали не два, а четыре месяца, но за это время обнаружили пропажу более 100 ценнейших экспонатов. Я стал смотреть, что пропало, когда пропало. Установить сроки невозможно. Было примерно пять передач. А что такое передача? Это как в армии: пост сдал - пост принял, и разошлись. Никакого протокола, простые расписки. Курьез! Это такие-то ценности! Там тоже был очень запутанный учет.
Что касается Эрмитажа, то сейчас всё пытаются списать на умершую сотрудницу. Но там 200 предметов пропали. А когда они пропали? 20 - сейчас, 20 - пять лет тому назад. Так что учет в Эрмитаже был еще хуже: там больше предметов, а передача такая же. В случае с этой сотрудницей понятно, что там действовали просто дураки: она таскала, а муж и сын сдавали по своим же документам. А другие-то действуют профессионально!
В Русском музее ситуация не лучше и не хуже, чем в Эрмитаже, в Государственных архивах и так далее. Поэтому, когда нет учета, установить, что ты хранишь, что ты передаешь, невозможно. Вот и получается: открыли комнату в Золотых кладовых, обнаружили вещи, которые никому не известны. А что там передавать - кубометры воздуха, что ли, если предметы не учтены? Учтены только те экспонаты, которые лежат под пуленепробиваемым стеклом, но ведь это - кладовые, значит, там наверняка большинство предметов хранения не учтено.
...После этого было у нас одно громкое уголовное дело. У одного коллекционера были обнаружены очень дорогие вещи сомнительного происхождения: нецке и инклюзы янтарные - предположительно из Кенигсберга. Многое изъяли. А коллекционеры из Москвы, Питера и Киева объединили усилия, дошли до высших партийных органов и возбудили уголовное дело по моим сотрудникам. Я тоже давал показания. Не удалось посадить, а отделы - наш антикварный и московский из УВД просто убрали.
То есть бардак в крупнейших музеях нашего города, по всей вероятности, очень устраивал руководителей культуры. Я говорю это с болью и с горечью, потому что одни партийные пытались здесь навести порядок, другие, высшие партийные нас остановили. Больше того, потом расформировали эти структуры. В данный момент в уголовном розыске есть отдел, который занимается воровством антиквариата. А в УБХСС при мне, - а я ушел в 1993 году, - этого отдела уже не было. Возродили ли они его? Думаю, что нет. Судя по тому, что происходило потом, положение стало отнюдь не лучше, как нас пытаются уверить, а только хуже. Началась эра приватизации, эра кооперативов. При Эрмитаже было создано несколько кооперативов, около пяти, которые занимались организацией выставок за рубежами. Шла информация, что там далеко не всё в порядке, и, помимо малоценных, вывозятся серьезные полотна, а проследить их судьбу практически невозможно - никто этим не занимался. Эти кооперативы были организованы руководством Эрмитажа, один из кооперативов возглавлял заместитель Пиотровского. Тогда это было явление новое, и когда мы нарабатывали какие-то материалы и шли в прокуратуру с просьбой о возбуждении уголовного дела, нам говорили: это гражданско-правовые отношения и наши статьи под это не идут. Мы помыкались и от этого дела отошли. Что они успели сделать за этот период? Этого уже, наверное, не установить никогда.
К.А.: Геннадий Сергеевич, а какова, на Ваш взгляд, перспектива "эрмитажного дела" сегодня?
Г.В.: Я хочу сказать, что положение, которое существует в Эрмитаже, да и в других музеях, позволяет очень много вольничать. И в такой ситуации наши музеи - это Клондайк. Там сокровища. Теперь необязательно их везти за рубеж. То, что европейские лавки завалены русским антиквариатом, который спокойно уходит из музеев, спокойно пересекает границы, - это аксиома. Но ведь у нас появился и внутренний рынок. Уже когда я не работал, пара человек, из тех, кто был на нефти и газе, обращались к нам. Они сами вышли на картины, но им были нужны люди, которые могли провести очень качественную экспертизу. Мы не могли им помочь, прежде всего, из этических соображений - к нам обращаться с такими вопросами бесполезно. Многие перевернулись, но люди старой формации, как правило, остались на своей мировоззренческой позиции - тогда в милицию шли по выбору душевному. Когда я работал в Горкоме в отделе административных органов, у меня были вопросы к милиции, но я не предполагал, что такая милиция, какая существует в России сегодня, в принципе возможна. Я это говорю не потому, что я старый стал и брюзжу, просто вижу, что делают нынешние российские правоохранители и как они живут...
Что же касается перспектив... Если музейные фонды сейчас доверят проверять Швыдкому, то там, конечно же, всё сойдется, никаких пропаж не обнаружат. Если проверять будут серьезные незаинтересованные люди - страна и мир будут потрясены масштабом краж и подмен.
Подготовил Константин АНДРЕЕВ
{jcomments on}
1